Шарко взглянул на кардиограмму, потом снова на ребенка. Такой красивый мальчик, ему всего-то лет десять, никак не больше, и уже настолько больное сердце.

— А вы раньше встречались с подобной патологией?

— Конечно такое случается, и тому может быть много причин: врожденная кардиопатия, аномалия коронарных артерий, стеноз аорты… наверное, хватит перечислять? Нам придется с ним повозиться… Да, вот еще что необычно: у этого ребенка — признаки начинающейся катаракты, хрусталик слегка помутнел.

— Катаракты? А разве это не стариковская болезнь?

— Не всегда стариковская. Есть несколько причин, в связи с которыми катаракту можно наблюдать даже у совсем маленьких детей; одна из таких причин — наследственность. Думаю, здесь именно тот случай, и операция достаточно проста.

— Но при этом ребенка не прооперировали… Сердечная аритмия, катаракта, дисфункция почек — как по-вашему, чем все это может быть вызвано?

— Пока трудно сказать: еще и четырех часов не прошло с тех пор, как мальчика доставили в наше отделение. Одно ясно: ребенок далеко не здоров. Как только он проснется, надеюсь провести ряд дополнительных исследований, в том числе сканирование мозга. Мы покажем мальчика кардиологу, гастроэнтерологу, офтальмологу: специалисты уточнят диагноз и разберутся в причинах патологии — каждый в своей области. А что касается крови, то кровь мы собираемся дать на проверку токсикологам: нет ли в ней, случайно, каких-то токсинов?

— Вы пытались разговорить вашего пациента?

— Да, наш больничный психолог пытался, но малыш так испуган и так устал, что попытка не увенчалась успехом. Сначала надо его успокоить, убедить, что теперь с ним не случится ничего плохого… Правда, и тут есть проблема: мы совсем не уверены, что он нас понимает.

Сунув руки в карманы халата, врач обошел кровать и, встав с другой стороны, предложил полицейским подойти ближе.

— Я связался с социальными службами, — добавил он к сказанному. — Специалист из отдела помощи детям придет завтра. Им в любом случае надо будет заняться ребенком, как только мы его выпишем.

Тренти приподнял одеяло, и открылась грудь мальчика — со странной татуировкой, шириной сантиметра три-четыре, на уровне сердца: нечто вроде дерева с шестью извилистыми ветвями, исходящими от вершины кривого ствола наподобие лучей. Ниже, под «деревом», подпись — совсем мелко: «1400». Только цифра, больше ничего. Сама татуировка — монохромная, черная на бледной коже — свидетельствовала об отсутствии у художника какого бы то ни было таланта и больше всего напоминала грубые рисунки, выполненные арестантами с помощью иглы, кончик которой окунают в чернила: здесь тоже явно использовались подручные средства.

— Это о чем-то вам говорит? — спросил врач.

Шарко обменялся с коллегой тревожными взглядами, наклонился и всмотрелся в татуировку. Чего он только не видывал за то время, что работает, но сейчас даже и не пытался представить себе чудовище, способное сделать подобное с ребенком! Просто он знал, что такие чудовища на свете существуют и надо их отлавливать, чтобы не вредили людям.

— Нет… Это похоже на что-то… что-то вроде символа, условного знака.

Тренти кончиком указательного пальца провел по краям рисунка:

— Посмотрите сюда. Тут, в некоторых местах, следы заживших шрамов, едва заметные, но разглядеть можно. Похоже, татуировку сделали недавно, я бы сказал, неделю или две назад.

Капитан Тремор нервно крутил на пальце обручальное кольцо, по дороге в больницу он продрог, и лицо его на холоде стало более жестким.

— Можете прислать мне фотографию этой татуировки?

Врач еще не успел ответить, а Шарко уже достал мобильник и сделал камерой крупный план символа вместе с цифрами подписи.