— В пузыре полно мочи. Сильное охлаждение, должно быть, помешало ему облегчиться. Все это пойдет к токсикологам.

Люси провела рукой по лицу. Запахов она больше не чувствовала: ее обонятельные клетки пресытились, — но ощущала, что выпотрошенное тело, разложенное перед ней на столе, не превратилось в кучу требухи, что это человек и что он кричит о своей боли, муках, бессилии. Она подумала о родителях Гамблена. Наверное, новость им уже известна, наверное, они еще не пришли в себя. Их мир никогда больше не будет таким, как был. Она попыталась представить себе лица, реакции этих незнакомых ей людей. Был ли Кристоф их единственным сыном? Общался ли он с родителями?

Люси почувствовала, как перемещается во времени и пространстве. В прозекторской внезапно смерклось, и Энебель оказалась за ее пределами. Услышала, как стучат в двери ее квартиры… Ночью… Увидела, как загорается свет в темных комнатах — далеко, очень далеко от нее… Маленькое сожженное тельце, только ножки остались нетронутыми — наверное, были чем-то защищены от огня…

От света хирургической лампы стало больно глазам. Люси вдруг развернулась, кинулась к двери, толкнула, шатаясь, выбежала в коридор. Ее вырвало, и она соскользнула по стене, зажав голову руками. Все вокруг кружилось.

Чуть позже подошел Шене:

— Может, пойдешь приляжешь?

Люси покачала головой. Во рту было скверно, на глазах выступили слезы, она с трудом поднялась:

— Прости, со мной сроду такого не случалось, я думала, что…

Она замолчала. Шене взял ее под руку и, поддерживая, повел по коридору.

— Сейчас все уберу. Не переживай: дело просто в небольшом раздражении окончаний блуждающего нерва. Я закончу вскрытие без тебя, а им скажем, что ты оставалась до конца. Можешь сейчас пойти в мой кабинет, он на втором этаже, — отдохнешь в кресле. Все пробы для токсикологов я принесу тебе туда.

Люси отказалась:

— Нет, не хочу. Ты должен рассказать мне о гренобльском досье, надо…

— Ладно, увидимся в кабинете через час. Чтобы слушать то, что я тебе расскажу, нужны ясные мозги…

Поль повернулся и ушел в прозекторскую. Дверь за ним уже захлопнулась, но голос еще звучал:

— …потому что история странная. Очень и очень странная.

Белланже, заметив Франка, встал, сунул под мышку ноутбук, и они вместе отправились в свободный кабинет. Никола зажег свет, поставил компьютер на стол и, открыв крышку, включил.

— Жандармы из Плёбьяна прислали мне мейлом фотографии местного зала для празднеств. Смотри.

Шарко, ухватившись за спинку стула, уставился на монитор, но почти сразу же ему пришлось сесть: ноги не держали. Снежинки на его седеющих волосах и на плечах его черного плаща еще не растаяли.

— Ты сказал «Плёбьян»? Точно — Плёбьян? Тот, что в Бретани?

— Да, Плёбьян в Бретани. А что, ты его знаешь?

— Это… это город, где родилась моя жена… Сюзанна…

Теперь Франк смотрел в пол, и длилось это довольно долго. Сколько лет он не произносил названия этого крохотного городка в Кот-д’Армор? На него мгновенно нахлынули странные воспоминания. Запахи гортензий, разогретого сахара, перезрелых яблок… Он увидел, как Сюзанна, смеясь, кружится под кельтскую музыку… Шарко казалось, что это забыто навсегда, но вот поди ж ты — вот оно все, вот оно — отпечатавшееся где-то глубоко в мозгу.

— Это он… — выдохнул комиссар.

Белланже сел напротив подчиненного. Как и все, он знал об ужасном прошлом Шарко, жену которого девять лет назад похитил серийный убийца.