Некоторое время я любовался своим распухшим и посиневшим носом в зеркале, с философской масштабностью осознавая, что гносеологический путь познания действительности – не самый лучший. Я расплатился своим носом только за то, что услышал от Милы малопонятные угрозы и рекомендации относительно влезания в политику. Правда, я развеял рожденный своей же фантазией миф о том, что террористы до поры до времени не причинят нам с Владом зла и будут нас лелеять, как мафия свое марионеточное правительство. В лучшем случае они постараются нас не убивать, понял я, но отбивать нам почки по поводу и без повода будут с превеликим удовольствием.

Пытаясь выяснить, насколько я испортил отношения с террористами, я выглянул в коридор, помахал полотенцем, как белым флагом, и сказал сержанту:

– Мне надо намочить полотенце.

Тот покосился на меня, оскалил порченые зубы и процедил:

– Мочой своей смочи.

Наивно было ожидать другого ответа. Во всяком случае, в ближайшие пару часов, пока сержант не остыл, к нему с вопросами и просьбами лучше не обращаться.

Я пошарил глазами по купе. Под салфеткой, прикрывающей столик, я нашел остатки дорожного обеда. В одной из бутылок сохранилось немного минеральной воды, и я тотчас сделал компресс. Рядом со скрученными обертками из-под сыра и колбасы в кучке мусора лежали кусочки ваты, окрашенные в лиловую пыльцу косметических теней и губную помаду. Вчера вечером или ночью Мила ела за этим столом, а потом, готовясь ко сну, смывала с лица макияж. В это купе ее переселила проводница, и здесь Мила находилась до тех пор, пока Филин не перетусовал всех нас по своему усмотрению. Значит, здесь действительно должны находиться ее вещи, ее чемодан, о котором она мне говорила.

Я привстал с дивана, поднял мягкую крышку, но под ней не было ничего. Так же пусто было и под другим диваном. Я заглянул под столик, затем встал на диван и просунул голову в темную багажную нишу.

В ее дальнем углу действительно лежал небольшой кожаный чемодан, который я вчера помог Миле занести в купе. Во мне взыграло любопытство. Значит, Мила была уверена, что мне известно содержимое этого чемодана, и предупредила меня, что об этом лучше навеки забыть.

Интересно, думал я, опускаясь на пол и отнимая от носа нагревшийся компресс, какая штуковина может лежать в чемодане, о которой лучше не знать? Загадка для знатоков из популярной передачи.

Я развернул полотенце и стал крутить его над головой, как пращу. Когда оно немного охладилось, я скрутил его блином и снова приложил к переносице.

Она что-то говорила про бумажки, вспоминал я. «Если пропадет хотя бы одна бумажка…» Что ж это за бумажки?

Я пока находился в более выгодном положении, чем казалось Миле. У меня не было необходимости мучить мозги и забывать про содержимое чемодана, так как я попросту еще не совал туда свой разбитый нос. Но с каждой минутой мне все сильнее хотелось это сделать. Я уже понимал, что не успокоюсь, пока не удовлетворю свое любопытство.

Планы побега, варианты связи с Владом и девчонками, а также другие свободолюбивые мысли отошли на задний план. Я маялся между диванами и столиком, поглядывая наверх, как кот под кухонным столом, на котором лежал кусок мяса. Я должен знать, что мне угрожает, искал я себе оправдание. Глупо оставаться в неведении в то время, как Мила не сомневается, что я уже вдоль и поперек изучил ее чемодан. Словом, если жена убеждена в том, что муж ей изменил, и не отказывается от своего убеждения, значит, мужу надо на самом деле изменить, чтобы не страдать зря.

Этот постулат помог мне справиться с нерешительностью, и я с ловкостью баскетболиста, выбивающего мяч противника из кольца, вскочил на диван и выдернул из ниши чемодан.

Он оказался легким, почти невесомым, словно в нем лежала лишь пара вечерних платьев. Я опустил его на диван и накрыл сверху простыней, чтобы он не слишком бросался в глаза.