— А ты, Санек, что думаешь?

— А чего тут думать… Я и под землю могу залезть. Вот только…

— Что только? — живо отреагировал Андрей.

— Я же жениться надумал. А Оксанке это вряд ли понравится.

— Товарищи офицеры, — командным голосом начал Коротков. — А может, нам водочки тяпнуть?

— Грамотно, товарищ лейтенант, — с показной почтительностью кивнул Боря Глушак. — Если за ваш счёт, то я готов!

— А я уже сыт всем этим по горло! — Смык встал.

— Я тоже — пас, — поддержал товарища Кудасов.

Они пошли по нижней аллее, Коротков долго смотрел им вслед.

— А ведь они завидуют мне! Нам с тобой завидуют, Боря! Вот ведь как жизнь оборачивается!

В голосе его была искренняя обида.

Виктор открыл глаза. С трудом сфокусировал взор на изборождённом морщинами лице Бабы-яги с метлой в руках. Мгновением позже пришло осознание того, что он лежит на больничной койке, а бабушка в давно не стиранном белом халате держит не метлу, а швабру.

За ней стоял средних лет милиционер с папкой под мышкой. Он деловито приставил к кровати стул, уселся с привычной основательностью, достал какие-то бумаги и только потом взглянул на забинтованного парня.

— Здорово, герой! Я участковый, капитан Вершинин, веду дознание по твоему делу. Как себя чувствуешь?

— Внутри все гудит, — вымолвил Виктор. — Я как трансформаторная будка. И слабость. А боли не чувствую.

— Будка говоришь? Бывает. Ну, рассказывай, как всё было.

Виктор поднял свободную руку, дотронулся до бинтов на голове. Вторая рука была закована в гипс.

— Мотоцикл цел? — озабоченно спросил он.

— Во даёт! — капитан обернулся к санитарке, как бы приглашая её в свидетели. — Чудом на этом свете зацепился, доктора говорят, в рубашке родился, мог без руки остаться, а то и вообще копыта отбросить от кровопотери! А он про мотоцикл спрашивает!

— Так что с мотоциклом? — как зацикленный повторил Ладынин.

— Вдребезги твой мотоцикл! — с лёгким удовлетворением сообщил участковый. — Только в металлолом годится. Так что больше не будешь пьяным гонять…

— Да я трезвый был! Гнал на приличной скорости, а тут шлагбаум опустился… Ночь, тишина, поезда не слышно — я и решил, что успею проскочить. И тут как из-под земли — состав! Я не успел затормозить, так в него и влетел…

— Во сколько это было? — капитан деловито писал протокол.

— В десять, наверное. То есть в двадцать два. Или чуть позже — в двадцать два тридцать!

— Так-так… Что дальше было?

— Дальше ничего не помню…

— Так я и знал! — удовлетворённо сказал капитан Вершинин. — То есть думаете, что вы самые умные? Устроили простенькую имитацию и всех обдурили, а виноватого выгородили?

— Кого обдурили? Кого выгородили? Какую имитацию?

— Выгородили того, кто тебя сбил. Обдурили следствие. А имитация очень примитивная: положили тебя возле рельсов, рядом мотоцикл разбитый — и думаете, что всё в порядке!

— Погодите, погодите, я один был! И никого не выгораживаю! Как было, так и рассказываю…

Капитан отложил протокол.

— Ладно, Витя, давай по душам поговорим. Ты на идиота не похож, да и меня идиотом не считай. Вот смотри, что получается: если бы ты столкнулся с поездом, от тебя бы остались рожки да ножки, — это раз! С двадцати двух до двадцати трёх через полустанок ни один поезд не проходил, — это два! Там как раз в то время молодёжь гуляла, и никто тебя не видел, — это три! К нам позвонили около трёх ночи и сказали, что на переезде лежит раненый, причём лежал ты не на шпалах, а на носилках, прооперированный, в гипсе, с выпиской из больничной карты, — это четыре! Ну, подумай сам, если даже возле тебя мотоцикл искорёженный положить, — кто поверит в твою историю?

Ладынин приподнялся с подушки.