— Ранен один… — доверительно поведал Бур, — того и гляди окочурится… ага…

Ко всему прочему Бур был крепеньким, плотным блондином с бесцветными глазами, в которых таилась искушенная солдатская смекалка. Благодаря этой хитрости за полтора года он умудрился не дослужиться даже до звания младшего сержанта. Всегда сам по себе, всегда где‑то в уголке, как тень, правда, исполнительный, но без инициативы, а это настораживало: то ли больной, то ли убогий? Филонил при первом удобном случае, пререкался или просто ворчал под нос. Пару раз уснул в карауле, за что был нещадно наказан. С тех пор к нему доверия не было. Впрочем, Берзалов быстро привык к его сладковатому запаху хитрости. Чёрт с ним! — давно махнул на него рукой. Может, это у него такая форма самозащиты? Может, он по — другому не может? Бывают же в природе идиоты со смещенным центром сознания. Все люди в душе хотят выглядеть честными, но не у всех это получается. Иногда выгоднее быть ловчилой. Авось выживет. Однако мы философствуем, как о постороннем, подумал он о себе и усмехнулся.

— А — а-а… — с тяжестью в душе сказал он, больше не обращая ни на что внимания. — Ну веди — и… Сусанин… — разрешил он великодушно, застегивая на ходу куртку и подхватывая автомат. Разгрузку с рожками, как и бронежилет, он не взял, полагая, что скоро вернётся. Лишнюю тяжесть тащить ни к чему. Не в поле, чай, идём. Он бросил в рот подушечку мятной жвачки, которую им выдавали в пайке. — Вперёд!

Глубокий ход из землянки вывел их под крепостную стену, и Берзалов как всегда покосился на её крутые бока: хорошо, что у наших противников нет ни артиллерии, ни танков — даже одного завалявшегося, потому что выстрела достаточно, чтобы засыпать проход и землянку заодно. Надо перенести, надо перенести, подумал он чисто рефлекторно, в который раз откладывая это безотлагательное дело — место было весьма и весьма удобным: на холме, в окружении старых — старых рвов, которые, благо, за триста лет не засыпали отцы города — руки не доходили. Их головотяпство обернулось пользой — теперь это самый мощный узел обороны правого фланга, с настоящей обсыпкой укреплений в десять метров толщиной, с бетонированными входами и со стальными бойницами, глядящими за реку. Обойдётся, как всегда, подумал он, следуя за крепеньким, но юрким, как ящерица, Буром, который терпеливо сносил его крутой нрав, потому что старший лейтенант был суров, но справедлив, и о нём говорили: «Хоть и ворчун, но свой мужик, этот не сдаст и не бросит, а вытащит и спасёт, если что, конечно…»

Они спустились, от ячейки к ячейке, к подножию холма. За спиной остались развалины древней крепости и Высоцкого монастыря, от которого возвышалась одна лишь голубая звонница да золоченый крест, торчащий косо и обречённо. Брустверы окопов давно поросли лопухами да полынью, и Берзалов запрещал обновлять их, чтобы не демаскировать позиции, а требовал таскать землю в мешках и ссыпать в овраг, за что командиры отделений на него обижались, но Берзалов был непреклонен. «Лень им, видите ли! Да вы мне потом спасибо скажете!» — увещевал он их. Но однообразная окопная жизнь и долгое сидение на одном месте, подтачивали не только дух и не только у Берзалова. Солдаты становилось неряшливыми и теряли чувство опасности, некоторые бегали в самоволку, а один даже умудрился завести роман в Серпухове и собрался жениться. Поэтому Берзалов каждый день гонял всех «по тактике и по уставу», а через день устраивал «инженерные работы» — заставлял удлинять окопы и укреплять их досками, а ещё соорудил баню, чтобы не вшивели, и даже привёз из города спортивные снаряды, которые разместил в бывшей трапезной. Организовал секцию бокса и сам же тренировал желающих два раза в неделю, учил солдат не бояться ударов, привыкать к ним.