|
По-стариковски кряхтя, бродяга приподнялся на локтях, сел, затем не без труда стал на ноги и огляделся. Рядом валялось несколько промокших до нитки рюкзаков, среди которых не было его собственного. Рюкзаки и оружие – пять «калашей», они выглядели так, будто их бросили на бегу… будто это он сам, бродяга, их бросил, прежде чем отключился. «Но… что все это значит? – недоумевал он. – Зачем мне было тащить чьи-то рюкзаки? И… что это там за люди?» Он повернулся лицом к холму и, вкладывая в каждый неуверенный, шаткий шаг последние силы, начал подниматься на вершину. В голове гудело, тяжелые дождевые капли, казалось, вот-вот раскрошат ему череп, настолько люто они барабанили по его макушке. К тому же кровь пульсировала в венах такими резкими толчками, что веки закрывались и открывались сами по себе. Дышать было тяжело, и, несмотря на непомерную влагу, во рту у него стало до того сухо и противно, что вдыхаемый и выдыхаемый воздух казался потоком песка. А когда он наконец взобрался на холм и увидел то, что боялся увидеть, он перестал чувствовать и дождь, и кровь, и усталость в ногах. Он сам не понимал отчего, но на глаза невольно накатили слезы. В лежавшем на боку юноше он с ужасом узнал Стрижа. «О, Господи!» – взмолился бродяга, и его лицо исказилось в гримасе невыразимой боли. Прыщавый бледнолицый юнец с едва пробившимся над верхней губой светлым пушком смотрел на него не мигая. На мертвом лице не было следов ужаса. Парень умер не самой легкой смертью, но страх и боль не читались в его взгляде. Он не выглядел даже испуганным, скорее… удивленным. На шее все еще кровоточит рана… Всего было десять или двенадцать трупов – окровавленные тела изувечены и раскиданы по поляне, будто нарвавшийся на засаду и расстрелянный в упор партизанский отряд. Оружие, снаряжение, шлемы расшвыряны, по всей видимости, никто не успел схватиться даже за нож. Среди убитых двое совсем еще зеленых, Стрижу еще и четырнадцати не было, а второй и того моложе. Живые маркеры, вызвавшиеся добровольцами пойти с ним в поход… Глаза застлала сизая пелена, в ушах появился низкий, нарастающий гул, но бродяга не обращал на это внимания. Его в эту минуту гораздо сильнее заботило другое: убитые кем-то люди были из одной группировки, о чем свидетельствовала и форма – реинкарнация славной кольчуги, и опознавательные знаки, и характерные черты лица. Это были ребята из клана «Монгол» – мощного и авторитетного в средней полосе Атри. С его могуществом сравниться могли разве что «Медведи», но те за пределы белого периметра выходили редко, не говоря уже о вылазках в глубь средней полосы. Пустота в голове начала заполняться, бродяга вдруг вспомнил, как пришел в Ордынец накануне утром, откликнувшись на объявление насчет проводника. Как встретили его с почестями, словно посла из соседнего государства. В Ордынце для хороших людей вообще не скупятся: там либо ночь в дорогом шатре с прекрасной раскосой девицей, либо кинжал к горлу. Им нужен был человек, который бывал за «вечной колонной», ведь туда мало кто путь знал, а кто знал – не соглашался ходить ни за какие деньги. А бродяга бывал в тех краях, потому и приняли его как знатного гостя. Хан Айкар, предводитель «монголов», для похода доверил ему лучших своих людей, первоклассных, как он заверял, бойцов, и вот… Теперь они все мертвы. Что делать? Как объяснить это хану? Знал ли бродяга о том, что думают о человеке, который пошел за хабаром с группой, а возвратился один? Знал ли, что, как бы ни напускал он на лицо тоску по умершим напарникам, многие наверняка решат, что он убрал подельников и спрятал хабар? Знал. А еще знал, что «монголы», с их почти первобытным устоем и обычаем кровной местью, рано или поздно найдут его, найдут даже на том свете. Его бушлат, рюкзак с кое-какими запасами съестного и патронами, весь перепачканный в грязи, рядом, неподалеку, а чуть дальше – подсумки для гранат и цацек и любимый «пустынный орел», подарок друга. |
