Кубик оглядел совершенно незнакомый потолок и нависшую над головой закорючку лампы, тоже не родных очертаний. Внезапно обрадовавшись, удивился – оказывается, следующий месяц уже пришел, а вместе с ним заработал и новый сценарий. А это, видимо, его городская квартира в новых декорациях. Однако следом и огорчился – совсем запустил свои рабочие обязанности, отчет за прошедший месяц должен был быть составлен и отправлен в информаторий еще накануне.

Но тут он повернул голову и увидел бледно-голубые, словно выгоревшее небо, глаза, изучающие его с расстояния пятидесяти сантиметров. К глазам прилагались совершенно рыжие короткие, торчащие в стороны волосы и блестящая иссиня-черная кожа. Увидев это сочетание в такой близи, Кубик испугался и быстро отвернул голову. Впрочем, мог бы уже и привыкнуть.

В тот же миг он сообразил, что радость была преждевременной – новый месяц не начался. Кошмар под названием «Торжество справедливости» продолжается. А незнакомый потолок и не родная лампа объясняются просто – загулял. До потери памяти. Что, к слову, бывало не так уж часто.

– Ты кто? – спросил он, снова осторожно поворачиваясь к женщине.

– Герта, – с готовностью откликнулась она. – А ты?

– Кубик, – сказал Кубик, как всегда смущенно. Имя было немножко смешным, но отчего-то он не мог с ним расстаться. Жалко было, сроднился за двадцать пять лет жизни. А может быть, ему и нужно было выглядеть немножко смешным – чтобы не чувствовать себя идиотом в этом странном, необъяснимом, нелепом мире.

– Какое смешное имя, – произнесла Герта, глядя на Кубика преданно и скучно. Даже не улыбнулась. Тупая констатация фактов – все, на что способно большинство населения Города. Или даже мира. Кубик никогда не покидал своего Города. А зачем? Везде одно и то же. Это всем известно.

– Мы с тобой… ээ?

– Конечно. А ты не помнишь? Вообще-то мне понравилось.

– Да? А как я сюда попал? Я помню только, как меня били. Дальше – обрыв.

– А за что били, помнишь?

Кубик принялся размышлять. Да, кажется, он помнит, за что его обиходили. Он потрогал лицо – и понял, что большая часть его залита жидким пластырем. Удобная штука – высыхает моментально, обезболивает и кожу совсем не стягивает. И водой не смывается. Только бриться нельзя. Но это ненадолго – дня два. Пластырь быстро регенерирует поврежденную плоть. Все это Кубик знал со слов своей личной аптечки, инструктировавшей его всякий раз, когда он залезал в нее за каким-нибудь пустяком.

– За то, что у меня белая кожа. За то, что я молод. За то, что я не лысый, – грустно и саркастично перечислял Кубик. – Ты не ответила. Почему я здесь?

Герта пожала плечом.

– Потому что я тебя сюда привела. Я здесь живу. А развлекаюсь в той забегаловке, где тебя раскрасили. Ты был такой… несчастный. Один в окружении всех этих черных рож, от которых меня уже тошнит… И пить совсем не умеешь. Развезло с первого стакана… Я сказала им, чтоб оставили тебя в покое, потому что ты со мной.

– И они тебя послушали?

– Попробовали бы не послушать, – усмехнулась Герта.

– Значит, ты меня пожалела, – констатировал Кубик.

– А что, нельзя? – Герта попыталась сотворить надменный, гордый вид, но у нее не вышло. Вместо гордячки получилась истеричка. Кубику пришло в голову, что из них двоих жалеть скорее нужно ее, а не его. – Мы что же, второй сорт, черножопое быдло, которое не может посочувствовать белому мальчику? А ты такой особенный, да? Что тебя даже всеобщая справедливость не касается?

Она порывисто перевернулась на другой бок, и Кубик вздрогнул, услышав глухой нутряной вой.