Сатакэ торопливо вытер выступивший на лбу пот, надеясь, что Кунимацу ничего не заметил.

Анна уже ожидала его возле салона красоты. Он открыл дверцу и подождал, пока она сядет. Волосы девушки были уложены в стиле семидесятых, и Сатакэ громко рассмеялся.

— Как будто в прошлое вернулся, — сказал он. — Такие прически женщины носили в ту пору, когда я был молодым.

— Это древняя история, — улыбнулась Анна.

— Двадцать с лишним лет назад. Ты тогда еще не родилась.

Он задержал взгляд на ее лице. Иногда Сатакэ казалось удивительным, что столь красивая женщина может быть вдобавок умной и обладать незаурядной выдержкой. В последнее время в ней появилась еще и гордость, рожденная сознанием превосходства, того, что она — номер один, та гордость, которая придает женщине особое очарование недоступности. Сатакэ порой даже чувствовал что-то вроде симпатии к добивавшимся ее благосклонности мужчинам. Отводя «мерседес» от тротуара, он поймал себя на том, что смотрит не на дорогу, а на бедро Анны: плоть ее была мягкой, но и упругой — результат тщательного ухода и постоянной заботы.

— Оставайся такой же красивой, а об остальном я позабочусь.

Он хорошо знал, сколь недолговременна красота, знал, что, когда она постареет, ему придется искать новую Анну. Произнесенные только что слова неким образом констатировали сей факт.

— В таком случае, тебе нужно переспать со мной, — полушутя-полусерьезно ответила Анна.

Сатакэ знал, что многие в клубе, не догадываясь о его прошлом, считают его холодным и бесчувственным.

— Не думаю. Ты слишком ценный товар.

— Я — товар?

— Да. Прекрасная игрушка. Игрушка, о которой можно только мечтать. — Слово «игрушка» почему-то напомнило ему о той, другой женщине, но внимание было слишком занято наблюдением за маневром идущей впереди машины, и мысль ушла. — Очень дорогая игрушка, доступная только очень состоятельным мужчинам.

— Так ведь если я в кого-нибудь влюблюсь, то и достанусь кому-то другому.

— Нет, — твердо сказал Сатакэ, бросая взгляд на эту новую, более уверенную в себе Анну.

— Да.

Она повернулась к нему и накрыла ладонью его лежащую на руле руку. Он тут же вернул ее на место, на мягкое и Упругое бедро. Сатакэ проживал свою жизнь в тайных объятиях мрачных воспоминаний, и единственная женщина, в которой он нуждался, не состояла в числе живых. Главным источником удовольствия стало для него серийное производство хорошеньких игрушек, доступных для тех, кто хотел с ними забавляться. Вот почему он так заботился о двух своих клубах; вот почему ему нужно было поскорее урегулировать возникшую проблему: избавиться от человека по имени Ямамото.

Вечером того же дня, когда Сатакэ собирался выйти из своей квартиры в Западном Синдзюку, позвонил Кунимацу.

— Ямамото здесь, — сообщил управляющий. — Хочет играть, тысяч на двадцать-тридцать. Что с ним делать? Выставить?

— Нет, пусть играет. Я сейчас буду.

Сатакэ надел рубашку без воротника и только что сшитый серый костюм из гладкой блестящей ткани и вышел из дому. Припарковав машину неподалеку от клуба, он заглянул сначала в «Мика». Сидевшая за одним из дальних столов Анна заметила его и помахала рукой.