Стоит добавить, что Корея отличалась от восточноевропейских стран и почти полным отсутствием демократических традиций. Северная Корея никогда не знала демократии, и можно предположить, что сама концепция демократии была тогда чужда большинству населения. Подавляющее большинство корейцев не только никогда не участвовали в выборах или любых других демократических мероприятиях, но и никогда не являлось гражданами в строгом смысле этого слова. Во всяком случае, в отношении гражданских свобод КНДР того времени ненамного отставала от Кореи 1910–1945 гг., когда, будучи второстепенной колонией иностранной монархии, страна жила под деспотическим управлением японских правителей. В отличие от жителей многих восточноевропейских стран у северокорейцев не было воспоминаний о демократическом прошлом или о гражданских свободах, которых их лишил коммунистический режим.

Тем не менее, вопреки распространённому представлению, массовое оппозиционное движение в коммунистических странах не всегда разворачивалось под либерально демократическими лозунгами. Ни в Венгрии, ни в Польше до прихода коммунистов к власти в середине 1940 х гг. не было подлинной демократии, и жители этих стран привыкли к авторитарным режимам еще со времен Пильсудского и Хорти. В этих странах массовое антикоммунистическое движение было вызвано национальными, экономическими и отчасти религиозными причинами, а не «чисто» демократическими идеями. Ситуация в Северной Корее отличалась и в этом отношении. В середине 1950 х гг. в КНДР религия не являлась важным политическим фактором. Политически активный, националистический, прозападный (и в конечном счете антикоммунистический) протестантизм играл существенную роль в духовной жизни Северной Кореи до 1945 г., однако к началу 1950 х гг. его влияние было существенно подорвано агрессивной антирелигиозной пропагандой, постоянными полицейскими преследованиями и массовой эмиграцией религиозных активистов, а также очевидной связью протестантских общин с США (бомбардировки Пхеньяна и других городов КНДР американскими ВВС отнюдь не вызывали у северокорейцев теплые чувства к американцам). Большинство бывших правых националистов из интеллектуальных и религиозных кругов, которые в принципе могли возглавить недовольных, бежали на Юг в бурный период 1945–1951 гг., когда такой побег было возможен и, более того, временами легко осуществим.

Несмотря на то, что режим Ким Ир Сена был изначально создан Советским Союзом, он был национальной властью, сменившей ненавистную колониальную администрацию. В этом заключается важное отличие Северной Кореи от Польши, Венгрии и большинства других стран Восточной Европы. Если уж на то пошло, оснований апеллировать к корейскому патриотизму было больше у Ким Ир Сена, а не у его оппонентов, которые слишком явно были связаны с заграницей, открыто ссылались на зарубежные авторитеты и пропагандировали «импортированные» концепции. В конце

1950 х гг. в Северной Корее националистические идеи и настроения можно было мобилизовать в поддержку местного сталинизма, а не против него. Этим же парадоксом умело пользовались поборники «национал сталинизма» в других странах, в частности руководители Румынии и Албании. Очевидно, что сам Ким Ир Сен отлично чувствовал эти народные настроения. С 1955 г. он всё сильнее делает акцент на «корейскости» своего режима, умело представляет себя воплощением качеств и добродетелей «истинного корейца», защитником исконных корейских традиций от разлагающего иностранного (на практике – российско советского) влияния. Вероятно, националистический подтекст новых идей встретил положительный отклик у многих, включая интеллигенцию и партийные кадры среднего уровня, которые устали от обязательного преклонения перед всем советским и российским и были готовы принять более независимую, более национально ориентированную политику, которую олицетворял Ким Ир Сен. Конечно же, многие из них приветствовали бы эту политику с куда меньшим энтузиазмом, если бы они знали, чем в конечном итоге она обернется для их страны и них самих – однако видеть будущее человеку не дано.