Конюшни, в которых работал отец, именовались у нас «Не Видать». «Папы не видать?» – таким был основной вопрос дня. Когда его видать не было, мы могли слоняться по дому, съезжать по перилам, играть в любые игры, валяться на диванах и даже, если хватало смелости, смотреть телевизор .

Если же «не видать» папы не было, это означало, что он у себя в кабинете, и уж тогда мы передвигались по дому с такой опаской, точно ступали по яичной скорлупе. Самое страшное было – утвердиться в уверенности, что его не видать, а потом обнаружить, что ты просто не услышал, как он возвратился в дом. В самом разгаре какой-нибудь игры до нас вдруг доносилось красноречивое постукивание трубки о пепельницу – это отец выбивал остатки табака, – и мы понимали, что папа, о ужас из ужасов, В Доме. И все наше веселье, приволье и непринужденность мгновенно сменялись испуганным молчанием. В этих случаях лучше всего было выскользнуть из дома и найти себе какое-нибудь занятие в огороде.

Выпадали порою волшебные дни, когда он и вовсе оставлял Бутон, уезжая в Норидж, а то и в Йоркшир. Если это случалось в будни, то означало, что мы можем навестить людей, работавших в «Не Видать», помогавших отцу в конюшнях. Когда мы входили туда, они отрывали взгляды от паяльников, подмигивали и весело произносили: «Здрасьте, молодой человек!» – и позволяли нам покрутить ручки осциллографов и понажимать на приманчивые зеленые кнопки станков.

За время работы там отец наизобретал и запустил в производство кучу самых разных вещей. Он изобрел нечто под названием «Дуговая линейка», которую даже показали, и с немалым восторгом, в телепрограмме «Том-Том», предшественнице би-би-сишного «Мира завтрашнего дня». На одном из этапов работы значительная часть конюшен была отведена под производство электрических автоматов для продажи клейкой ленты «Селлотейп» – их весело собирали женщины из ближних деревень, слушавшие, когда Босса не было рядом, Радио 2. В другом случае отец помогал компании «Форд» в создании электронной системы управления коробкой передач, и по всем конюшням валялись части фордовской модели «Капри». В 1970-х здесь изготовлялись приборы «тиристорного контроля», для чего они были нужны, я понятия не имею, но помню, что их хитроумно заливали клеем «Аралдайт», дабы никто, купивший такой прибор, не смог разобраться в том, как он работает, не расколотив его на мелкие куски.

Позже отец сконструировал и соорудил самую занимательную штуковину, какую только видел мир, «Тэк-Стрип», – машину для обслуживания «гвоздичного транспортера», которая зачем-то понадобилась мебельной промышленности. Она напоминала ублюдочный плод любви кинопроектора, парового молота и поточной линии шоколадной фабрики, а собрана была в тот самый день, когда Хит Робинсон надумал, что любопытно, наверное, попробовать на завтрак галлюциногенные грибы. Я мог наблюдать за работой «Тэкки» часами; смотреть, словно зачарованный, как тысячи и тысячи маленьких, синеватого металла гвоздиков перемешиваются в большой вибрирующей чаше, как они затем ссыпаются, будто муравьи-воины, по наклонному желобу, как выбрасываются с него действующим на сжатом воздухе молоточком, по шесть-семь штук в секунду, на движущуюся ленту толстого картона, который затем режется, складывается и продвигается в сторону упаковочного ящика. Ящики эти составлялись на поддоны, которые увозил, погуживая, маленький электрический вилочный подъемник. Когда отец уезжал, мы с братом спорили, да так, что доходило до драк, на которые жутко было смотреть, за право управлять этим подъемником.