Во время обходов соседних замусоренных переулков и обветшалых лестниц, предпринятых с целью составить свою собственную географию, ему казалось, что он ее видит, эту женщину. Полностью он не был уверен. Он замечал ее издалека или краем глаза, мельком. Даже если это была та самая женщина, ничто пока еще не давало повода думать, что она преследует его. Речь могла идти о простом совпадении.

Но уверенности в любом случае не могло возникнуть. Ее лицо ничем особенным ему не запомнилось, а свериться с фотографией он не имел возможности, поскольку засветил пленку, вытаскивая ее из фотоаппарата.

Иногда после такой встречи он испытывал легкое недомогание. Дальше этого не шло.

Маленького мальчика он встретил в Ускюдаре. Это случилось в пору ранних заморозков середины ноября. Он в первый раз пересек Босфор, и когда, сойдя с парома, ступил на землю (впрочем, асфальт) новой, неизведанной, самой обширной части света, почувствовал, как вся эта огромная масса зовет его, тянет за рукав; восточная бездна всасывала в себя душу, стремилась поглотить.

Таковым и было его намерение в Нью-Йорке: сначала остановка в Стамбуле, самое большее на два месяца, для изучения языка; и следом — Азия.

Сколько раз речитативный перечень чудес околдовывал его: большие мечети Кайсери и Сиваса, Бейшехира и Афьон-Карахисара; грандиозная одинокость горы Арарат, и далее, все время на восток, Гилян и Мазендеран; Мешхед, Кабул, Гималаи. И все они сейчас протягивали к нему руки, руки поющих сирен, пытающихся завлечь в свои водовороты.

А он? Он отказывался. И очарованный приглашением, он все же отказывался. Даже страстно желая присоединиться к ним, — все равно отказывался. Поскольку был привязан к мачте, чтобы сопротивляться их зову. Он жил в этом городе, за пределами их волшбы, и именно здесь проживет до самого отъезда. Весною он рассчитывал вернуться в Соединенные Штаты.

Сиренам он кое в чем уступил: в этот солнечный день, уклонившись от маршрутов, рекомендованных Путеводителем, он решил полностью положиться на их волю. Пусть ведут, куда хотят.

Асфальт сменился булыжником, втоптанным в землю. Нищета здесь выглядела не столь величаво, как в европейской части Стамбула, где из-за перенаселенности обшарпанные постройки возносились на три, а то и четыре этажа. В Ускюдаре те же нищие халупы оползали по склонам холмов, как убогие калеки, у которых кто-то пинком выбил костыли; под деревянным рубищем, никогда не знавшим покраски, просматривалось паршивое тело самана. Проходя одну за другой одинаково бесцветные улицы, ничем не выделяющиеся из ряда, монотонные, лишенные контрапункта, он начинал открывать для себя другую Азию — без высоких гор и широких равнин, одни и те же трущобы, простирающиеся среди плешивых холмов до горизонта; тусклая бесконечность, пространство совершенной абсурдности.

Перестав одеваться как американец, при своем невысоком росте он мог ходить по улицам, не привлекая внимания. Усы, конечно же, играли в том не последнюю роль. Теперь только глаза добросовестного наблюдателя (он испортил вторую пленку и отдал фотоаппарат в починку) могли выдать в нем туриста. И Алтын (несомненно, чтобы сделать комплимент) подтвердил: говори он на языке, сошел бы за турка.

После полудня холод не прекращал усиливаться. Согнав к солнцу густую марь, ветер оставил ее там. По мере того как соскальзывающий к западу плоский диск то темнел, то светлел сквозь более или менее плотные слои тумана, капризы света нашептывали этим жилищам и их обитателям противоречивые откровения. Но он не пожелал остановиться послушать. Он уже знал об этих вещах больше, чем хотелось. Он ускорил шаг в предполагаемом направлении дебаркадера.

Мальчик плакал, стоя перед фонтанчиком, простым краном, выступающим из грубой цементной глыбы на пересечении двух узких улочек.