Галия Мавлютова. Баба Роза против Люси Лоховкиной, или Гонки по спирали
Властелин сердец
«Распни его! Распни его! Распни!» Разъярённая толпа тыкала растопыренными пальцами прямо в лицо. Ещё мгновение, и насквозь проткнут. Злые какие, но – это же сон! Ефим Панкратыч напрягся и проснулся. Провёл по щеке и ужаснулся, вся ладонь мокрая. Пот липкий, холодный, почти ледяной… Ефим Панкратыч перевернулся на бок, но его трясло. Теперь не уснуть. – Да угомонись уже ты! – прикрикнула спросонья супруга Ольга Фёдоровна. – Совсем ополоумел. – Уснёшь тут, – проворчал Ефим Панкратыч и поплёлся на кухню. Посидел, подумал, достал сковородку из холодильника и съел котлету. Почавкал почавкал, но засовестился. Ночью есть нельзя. Во первых, вредно, во вторых, на утро еды не будет. Ольга Фёдоровна самого вместо котлеты съест. Ефим Панкратыч поставил сковородку на место, снова задумался и незаметно задремал. В этот раз он сидел в зале суда. За решёткой. Растопыренные пальцы совались сквозь металлические прутья и снова пытались проткнуть лицо Ефима Панкратыча. – А ты народ почему не слушаешь? Ты для чего поставлен у власти? Расстрелять его мало! – вопили злые лица, и пальцы росли, росли, превращаясь в гигантские щупальца. Один, особенно вёрткий, с ногтем на мизинце уже коснулся лица Ефима Панкратыча. – Ой! – крикнул Ефим Панкратыч и проснулся. Перед ним стояла супруга Ольга Фёдоровна, гневная, в ночной сорочке до пят, с вытянутой рукой. Совсем, как древняя патрицианка. – Да шо ты дёргаешься, как попрыгунчик? – воскликнула Ольга Фёдоровна и всплеснула руками, что означало, супруга пребывает в сильном раздражении. – Сам не спишь, и людям не даёшь! Несомненно, к «людя́м» Ольга Фёдоровна причислила себя, по ошибке, разумеется, подумал Ефим Панкратыч и покорно поплёлся в спальню. С трудом он дотянул до будильника, и, услышав дребезжащий гром застарелого врага, обрадовался. «Это же надо дожить до такого, чтобы будильник лучшим другом стал», – подумал он и сноровисто засобирался на работу, лишь бы не слышать горластой своей супруги. Но нигде ему покоя не было. Ни дома, ни на работе. – Ефим, ты за народ? Или, как? – строго спросил охранник Гена, неприкаянно торчавший у двери конторы. Видимо, всю ночь бдел, ничего не пил, не ел, по лицу видно. – За народ, за народ, как же! – пробурчал Ефим Панкратыч и шустренько проскочил в дверь, лишь бы не вступать в дебаты с Геной. Только уселся за стол, как задребезжал стационарный телефон. – Ефим Панкратыч, народное доверие дорогого стоит! – пророкотал в трубке грозный баритон. – Чего молчишь? Тебе люди поверили, а ты в кусты! – Да какие там кусты? – завопил Ефим Панкратыч, но трубка уже отключилась. Баритон пропал. – Чего уселся? Ноги то подыми! – проорала прямо в ухо уборщица Зинка. – Людей не любишь. А люди и обидеться могут. Вот возьмут и обидятся. Чего делать то станешь? Ефим Панкратыч нервно дёрнулся, но промолчал и покорно поднял ноги, но Зинка упрямо норовила ткнуть его шваброй. Он уворачивался от ударов, а в голове вспыхивали и гасли какие то отрывочные мысли, больше похожие на вспышки молнии. «Все вы такие! Лишь бы на Голгофу отправить невинного человека. Николая второго тоже упросили начать войну, упрекали, мол, трусоват царь, а чем дело закончилось? Страшно вспомнить. Сначала на пьедестал поднимут, а потом засмеют, опозорят, ославят. Люди такие… Им бы посмеяться над человеком. Другого царя – Павла первого – табакеркой забили. Славили славили, а потом предали. Да что там цари! Самого Иисуса просили распять. Не просили, требовали! Нееет, не поддамся на ваши уловки!» Ефим Панкратыч ловко вывернулся из под хищного Зинкиного жеста. |
