Александр Николаевич Афанасьев. Бабьи увёртки
Внимание! Сказка не предназначена для детей.
— Тётушка! я хочу у тебя попросить… — Ну говори, что тебе нужно? — Я думаю, ты и сама можешь догадаться, что нужно. Тётка тотчас догадалась: — Я бы, пожалуй, Иванушка, сделала для тебя удовольствие, да вить ты не знаешь наших бабьих увёрток. — Авось, тётушка, как-нибудь и увернуся! — Ну, хорошо, приходи сегодня ночью к нам под окошко. Парень обрадовался, дождался ночи и пошёл к дядину двору, а кругом двopa-тo была набросана кострика. Ходит он мимо окна, а кострика под ногами трещит! — Посмотри-ка, старик! — говорит тётка. — Кто-то ходит около избы, не вор ли какой? Дядя открыл окошко и спрашивает: — Кто там по ночам шляется? — Это я, дядя, — отвечает племянник. — Какой черт тебя сюда занёс? — Да что, дядя! За спором дело стало: отей говорит, что у тебя изба срублена в девять венцов, а я говорю — в десять. Вот я и пришёл пересчитать. — Разве он, старый черт, разум-то прожил! — говорит дядя. — Сам же срубил со мной избу в десять венцов! — Так, дядя, так; вот я пойду, oтцy-тo в глаза наплюю! На другой день парень сказал тётке: — Ну, тётушка! Эдак, пожалуй, с тобой дела не сделаешь, а попадёшься! — Экой ты чудной! Дядя с тобой говорит, а я как к тебе выйду? А ты знаешь, гдe наша закута, куда овец загоняют, туда и приходи в нынешнюю ночь. Уж я к тебе непременно выйду! Парень послушался, пришёл ночью к дядину закуту, прижался в угол и поджидает тётку. А тётка говорит своему мужу: — Поди-ка, хозяин! Что-то у нас на дворе не здорово: нет ли зверя. Овцы наши что-то всполошились. Уж не волк ли к нам закрался! Старик вышел на двор и спрашивает: — Кто тут к закуте? Племянник выскочил: — Это я, дядюшка. — Зачем тебя черт занес к эдакую пору? — Чего, дядюшка? Отец не даёт мне спокою, чуть не дошло у нас до драки. — За что же так? — А вот за что: он говорит, что у тебя девять овец, а десятый баран. А я спорю, что у тебя только девять овец, а барана вить ты зарезал. — Да, твоя правда: барана я на крестины зарезал. Вить он, старой дьявол, сам был у меня на крестинах и ел баранину. Даром что он мне отец родной, а я завтра как увижу его — сейчас в глаза и наплюю. — А мне что? Даром что он мне отец родной — пойду ему да бороду выдеру, а то вить сам не спит и людям не даёт! Прощай, дядя! — Прощай с Богом! А тётка так со смеху и катается. На третий день племянник увидал тётку и говорит: — Ах, тётка, тётка! Как тебе не стыдно? С тобою, право пропадёшь! — Ах ты, Ваня, Ваня, какой глупой! Дядя-тo с тобой разговаривает, а мне как к тебе выйтить? Вот теперя два раза увернулся! Смотри в третий раз не дай маху. Ночью приходи к нам к избу, вить ты знаешь, гдe мы спим, да как нащупаешь — так и валяй. У меня жопа-то будет заворочена. Только легла тётка спать с мужем да и говорит ему: — Послушай-ка что я тебе скажу: чтой-то мне мочи нету, спала я шесть годов с краю, а теперь ложись ты сюда, а я к стенке. — Мне всё равно, — сказал старик и полез на край. Полежала, полежала тётка да и вздумала: — Ах, хозяин, какая к избе-то жара! Посмотри-ка, должно быть, печка закрыта. А сама хвать его рукой за жопу: — А ты всё в портках! Ах ты, прелое муде! Ты бы спросил хоть у Лукьяна или у Карпа: спят ли они когда в портках со своими женами? Он послушал её ума-разума, скинул портки и заснул: жопа заворочена! Только прошли первые петухи, племянник пролез к подворотню да сейчас к сени, приложил ухо к дверям: к избе тихо. |
