Почему так много людей продолжали заниматься этим искусством? Не скажу за всех, но некоторые бежали таким образом от страха. Холст и краски, работа рядом с единомышленниками освобождали от страха, позволяли внутренне разогнуться. Хоть на время.

Но хуже всего теперь, когда сам себе не можешь простить упущенных возможностей, неполноты жизни. Когда стыдишься поступков собственных товарищей и своих мыслишек. Сколько и как можно было сделать!..»

2000 год. Девять лет постсоветского пространства. Рыночных отношений? Конечно, нет. Эти отношения не могли сложиться в условиях разора промышленности и сельского хозяйства. Дикий Запад американских Штатов XIX столетия возродился на почве алюминиевых и металлургических гигантов, государственного золотого запаса и алмазных россыпей, стремительно возрастающей утечки капиталов из страны на личные счета ловких и «крутых» дельцов.

Сеанс массового гипноза о наступлении всеобщего благоденствия, предпринятый экономическими недоучками со Старой площади, и на новой почве не состоялся. Востребованность всех способностей и удовлетворение всех потребностей — вплоть до самых минимальных: крыши над головой, тепла в морозы, гарантированного отсутствия чувства голода — В ПРИНЦИПЕ не могли осуществиться. Учебники политэкономии советских лет в этой части, к сожалению, не ошибались.

Некогда превозносимый всеми советологами великий исход «диссидентов» обернулся своей противоположностью. Для Запада с исчезновением «железного занавеса» они перестали представлять политический интерес — творческая сторона здесь никогда значения не имела. А великого возвращения на «освобожденную родину», чью культуру в условиях эмиграции предполагалось сохранять и развивать, не произошло. Риск вторичной эмиграции представился большинству во всех отношениях некомфортным. Страна и в самом деле стала другой. Выросли новые поколения. Утверждаются иные представления о человеческих ценностях. Однако самые деятельные кинулись на оставленную родину искать… средств к существованию. И компенсации — ущемленного самолюбия. И прохудившегося кармана. Призыв к свободе личности и творчества предстал простой беспринципностью. Раз исчез «спрос на увековечение репрессированных», можно подумать о памятнике русской водке. Например, в Угличе, в городе, где пролита кровь царевича Дмитрия. А вот еще идея — построить памятник детям — жертвам пороков взрослых (не материнской жертвенности и отцовской любви!) на площади, где праздновались в Москве первые победы Петра I, звучали первые салюты, на фоне стен и соборов Кремля. И леди Ди — на месте памятника Дзержинскому на Лубянской площади.

Идеологические заветы Суслова продолжают жить. Просто на рычаги использования искусства, культуры как средств политического воздействия легли другие, но не менее цепкие руки. Президент Академии художеств заявил откровенно: «Дело художника — делать деньги» — так он назвал свою статью. Дело искусства — развлекать, удивлять, само собой разумеется, «элиту», — только не быть искусством как видом человеческой деятельности, высшей формой реализации сущностных, по Гегелю, сил. Таково утверждение искусствоведа-социолога, начавшего с яростной борьбы против 70-метрового памятника Петру на берегу Канавы и легко удовлетворившегося галереей под искусственным небом Гостиного Двора как компенсацией за изменение курса.

* * *

Кажется, что протяжный унылый звук сначала возникает в душе. Потом память подсказывает: журавли! Уже сентябрь. В Абрамцеве редеет золото берез. Сквозь алые листья осин просвечивает синее небо. Гнутся к земле густые заросли сахалинской гречихи, каждое лето совершающей чудо: от еле проклюнувшегося белесого ростка до буйной заросли поднимающихся ко второму этажу большого дома листьев.