|
Есть своя прелесть и в том, чтобы поминутно даровать зрителям умиротворенное совершенство, чем гнаться за эфемерными возгласами громкой славы. Странно, но мне казалось, что привносить свой вклад в успех человека, которым ты восхищаешься, почетней и радостней, чем пытаться заставить других любоваться одной собою. Мне рассказывали о таких растениях, которые лучше чувствуют себя в тени, чем на полном свету. И я тоже, некогда безумно взалкав сиянья в лучах славы, соглашалась теперь пребывать в успокаивающей полутени. Но, как и прежде, я, ощущая себя жрицею стародавнего культа, вновь предавалась мучительному наслаждению, истязая свое тело, чтобы добиться от него всей возможной грации, которую я хотела принести на алтарь классического танца. Слушая волнительные разговоры сотрапезников, я думала про себя, что, возможно, вкушала за этим столом самое интимное, самое бескорыстное, самое пылкое счастье и что никто вокруг меня не сомневался в моей удаче.
V
В карьере Мариуса Петипа успех следовал за успехом, что рикошетом отражалось и на мне. По-прежнему счастливо вдохновенный, он творил под дружеским покровительством Ивана Всеволожского балет за балетом: «Синяя борода», «Жемчужина» и, наконец, величавая «Раймонда»… Я принимала участие во всех этих спектаклях, пусть не как прима-балерина, но как минимум в качестве второй танцовщицы, что меня вполне устраивало. Без малейшей тени ревности я наблюдала за тем, как продвигаются корифейки, танцующие со мною бок о бок, – иные достигли известных позиций, хотя сама я оставалась на прежней. Во многих случаях таковые продвижения были явно обеспечены влиянием извне. Я же всегда чуждалась подобных интриг, с наивностью вбив себе в голову, что не желаю быть обязанной своим успехом никому, кроме себя. И, по-видимому, не иначе как из-за этой своей гордой сдержанности я оставалась в почетной полутени. Глядя на недавних избранниц публики, я с удивлением наблюдала за головокружительным вознесением Матильды Кшесинской, которая, преодолев горечь утраты иллюзий и разбитого сердца, воспарила над сценой в новом ярком блеске. Она часто выступала в тех же ролях, в которых сверкала звезда Пьерины Леньяни, и, когда блистательная итальянка оставила сцену – говорят, по причине бесславной болезни, – сделалась ее первой обладательницей. Пишущая братия из кожи лезла вон, состязаясь в похвалах восходящей звезде. Похоже, даже Мариус Петипа и Иван Всеволожский застыли в восхищении. Впрочем, в 1899 году Всеволожский был приглашен подать в отставку с поста директора Императорских театров, оставшись только директором Эрмитажного театра. Его обязанности перешли к князю Сергею Волконскому, который, к нашей вящей радости, обладал страстью к искусству и испытывал уважение к артистам. Волконский был горячим поборником Сергея Дягилева, чей журнал «Мир искусства» стоял у истоков эстетической реформы, столь же соблазнительной, сколь и опасной. Окруженный молодыми живописцами с оригинальными творческими концепциями, Дягилев мечтал о том, чтобы вдохнуть в театральные представления бóльшую человечность, бóльшую живость, бóльшую реалистичность. Рассказывали, что источником вдохновения его идеям послужили постановки Станиславского на сцене Московского Художественного театра. Мариус Петипа, хоть и не дал себя увлечь новой авантюрной модой, испытывал к Дягилеву большое уважение. Тем не менее, когда Дягилев, проведя полтора года в его тени, отправился попытать счастья за границей, Петипа не сделал ничего, чтобы его удержать. В эту пору Мариус Петипа пылал все тем же творческим жаром: по согласованию с князем Волконским он ставит «Арлекинаду» на музыку Дриго, «Волшебное зеркало» на музыку Корещенко и уже собирался воскресить «Фиаметту», которую некогда ставил совместно с Львом Ивановым, как вдруг разразился полный абсурда скандал с участием все той же Матильды Кшесинской. |
