1

Ну ты это… ты, чудила, взаправду жизни лишаешься или как? Нету у меня времени торчать здесь…

У рогатой коряги, сплошь обросшей слизью и гнилыми ошметками, стоял каппа. Точно такой, каким был он в детских сказках и описаниях вралей-очевидцев. Ростом по грудь Мотоеси, коренастый пучеглазец с осьминожьим клювом вместо носа, каппа приплясывал от нетерпения и поглядывал на юношу с отчетливым намеком.

«Сейчас утопит… — Странно, мысль эта не вызвала ужаса; просто скользнула вялой змеей по задворкам разума, исчезнув в темноте норы. — Прыгнет, вцепится и утопит. Ну и ладно… пусть… так даже лучше!»

Каппа обиженно надул щеки пузырем.

— Ходят тут, ходят, а чего ходят, и сами не знают!.. — Водяник вроде бы ни к кому конкретному не обращался, даже глядеть стал в сторону (нет-нет да и кося круглым рыбьим глазом на остолбеневшего юношу). — Девочку нашу гоняют, железкой своей грозятся… блюют опять же где ни попадя, морду в чужой речке полощут!.. Ни стыда, ни совести!

Лунная пыльца заблестела на слоистой, чешуйчатой коже каппы, на роговом клюве-носе, на перепонках между пальцами.

— Эх вы, люди-и-и… ну, давай!

Желание шагнуть в черную стылость воды, упасть лицом вперед и больше никогда не подниматься, раздутым счастливчиком плывя по течению, вдоль по-зимнему пустых берегов ласковой реки к морю, к тихим морским бухтам — желание это, встав из потаенных глубин, на миг стало для юноши почти нестерпимым. Почему-то вспомнилась (не пришла, всплыла, явилась — просто вспомнилась) маска нопэрапон. Сам не зная, зачем он это делает, Мотоеси заставил лиловую безликость взорваться глазами навыкате, раскрыл внизу узкую, безгубую щель рта, где вместо зубов отсвечивали костяные пластины; вот и клюв пробился, замер, полуоткрытый, вот и жесткая щетка волос упала на лоб без единой морщинки…

Ближе.

Еще ближе.

Рядом.

Желание уйти в воду навсегда стало иным. Совсем иным. Можно уйти, а можно и погодить, поторчать на берегу всласть; плыть по течению — это славно, только при чем здесь смерть?.. Откуда ей взяться, смерти-то?.. Эх, зима нынче теплая, да и водица просто прелесть, не хуже, чем в баньке, в бассейне-фуро, только откуда на ум бассейн пришел? — а, какая разница, сам пришел, сам уйдет…

Юноша сделал шаг, о котором мечталось.

Только не в омут, не в глубину беспамятства.

На берег шагнул.

— Вот ты кто такой!.. — Каппа смотрел на него во все глаза, и там, в этих бледных буркалах, вдруг заплескался интерес: не тот, что был раньше, новый, веселый, интерес без скользкого ожидания, без намека. — А я-то мыслю себе… вот братцы посмеются: потомственный каппа не признал нопэрапон! Животики надорвут!

— Животики… надорвут…

Голос рождался помимо воли юноши, хриплым эхом вспениваясь в самом низу живота, подымаясь вверх шершавым жгутом, наружу высовываясь колкими, измочаленными хвостами.

Выйди с таким голосом на сцену — взашей прогонят.

Каппа весенним лягушонком запрыгнул на корягу и уже оттуда заново пригляделся к мокрому, встрепанному Мотоеси.

— А, так вот ты кто такой…

Нет, он не просто повторил сказанное прежде: он опять произнес это заново, с другими интонациями, даже с другим смыслом, только для Мотоеси ни этот, новый, ни тот, первый — все смыслы были сейчас для юноши недоступны.

Клюв щелкнул со значением, и каппа, словно приняв какое-то решение, соскочил обратно на землю.

Засеменил к молодому актеру.

Двигался он смешно: враскоряку, пришлепывая ступнями-ластами, но при этом удивительно выпрямив спину — будто опытный борец на помост выходил.