4

Ночь медлила только снаружи — в храме она уже полностью вступила в права наследования после безвременно сгоревшего дня. Лишь теплые огоньки лампадок перед статуей бодисаттвы Каннон-Тысячеручицы слегка разгоняли копившийся здесь годами сумрак.

Сумрак пах старым травяным сбором, курящимися благовониями и пылью столетий.

«Наверное, так должна пахнуть Вечность», — подумалось Мотоеси.

Прежде чем заменить свечи перед замершей на возвышении статуэткой Будды Амиды, послушник с почтением опустился на колени перед изображением бодисаттвы, символом милосердия, и некоторое время беззвучно шептал молитву. Потом, замолчав, еще посидел минуту-другую, приводя в порядок мысли.

Мотоеси любил бывать здесь, любил сидеть в одиночестве перед многорукой заступницей. Почему-то именно перед ней — а не перед Буддой Амидой; может быть, богиня Милосердия, добровольно отказавшаяся от ухода в нирвану ради ободрения и утешения страждущих, была ему ближе хозяина западного рая? Может быть, он надеялся, что богиня наконец проявит милосердие и к нему, невезучему Мотоеси, избавив от проклятого дара?

Молодой послушник сам не знал этого. Просто здесь ему было хорошо. Здесь он мог спрятаться от гнета внешнего мира, ненадолго обрести долгожданный покой и умиротворение.

«Монастырь мне тоже не поможет, как не помог уход в храмовую обитель…»

Мысль, всплыв из темных глубин дремлющего сознания, была удивительно ясной и отстраненной, словно Мотоеси подумал сейчас о ком-то другом, постороннем.

Все было правильно. В благочестивых просветленных монахов после двух лет, проведенных в «Озерной обители», верилось слабо. Таких — единицы. Равно как и в миру. А значит, он снова будет ежедневно вариться в котле чужих-своих страстей, только теперь — за глухими стенами монастыря.

Может, прав старый настоятель, и ему лучше пойти по пути священника? Но ведь священник почти все время среди людей! Свадьба ли, рождение ли, похороны — всякий раз люди зовут бонзу. Одним нужен амулет для отпугивания нечисти, другим пора День удаления справлять…

Да чужие горести и радости просто-напросто выжгут его изнутри, сведут с ума!

Есть еще один выход: уйти в горы, стать отшельником. Странно, почему раньше это не пришло ему в голову?! Когда рядом не будет никого, совсем никого, проклятие нопэрапон окажется бессильным…

Выход?

Или новая ловушка?

— Да поразит тебя раньше времени старческое бессилие, сын осла и собаки! — громыхнул снаружи чей-то подозрительно знакомый голос. — Чем это ты тут занимаешься?! А ну, говори, где ваш настоятель, где этот дряхлый пожиратель любимых кроликов Будды?!

Ну, разумеется, это был Безумное Облако, кто же еще?!

Вот только с чего бы бродячему иноку заявляться в храм Кокодзи, который дзэнский мастер справедливо считал «обителью бессмысленного разврата и бездарного чревоугодия»?

Не иначе, небо на землю упало?

— Иду, святой инок, уже иду, сейчас доложу, мигом… — донеслось до послушника испуганное блеянье Сокусина.

Интересно, за каким это занятием застал его Безумное Облако?

С излишней поспешностью заменив свечи и долив масла в лампадки, Мотоеси поспешил наружу.

Подмести в храме он так и не успел, за что его наверняка ждал очередной нагоняй, — но сейчас молодому послушнику было не до метлы. В сердце холодной змеей шевелилось злое предчувствие — и юноша спешил увидеть Безумное Облако, наверняка принесшего какую-то важную весть.

Вряд ли — добрую…

В темноте суматошно метались огни фонарей в руках всполошившихся обитателей Кокодзи. Вскоре к ним присоединилось пламя двух факелов, и Мотоеси двинулся в ту сторону.