Смерть не обернулась.

Зато обернулись дородный торговец в летах и деревенский староста, что расположились вместе с женами и детьми неподалеку, в редком сосняке: отдохнуть на лоне природы, выпить по чашке-другой саке, полюбоваться соснами на фоне заката… А тут какой-то святой человек орет, понимаешь, как осел, отдохнуть культурно не дает… Угомонился бы, что ли, во имя всех будд прошлого и настоящего?!

Тощий монах вовсю размахивал здоровенным мечом в богато изукрашенных ножнах — красных с золотом, — даже не думая угомониться.

— Погоди, собрат, ты идешь не по тому пути! Не надо туда идти! — Он уже бегом спускался с холма, а вслед за горлопаном ковылял слепой гадатель. Цитра в чехле лупила гадателя по костлявой спине, томно постанывая, будто красавица во время игры в «облако-дождик».

Смерть не остановилась.

Она бы продолжала идти и дальше — но, увы: тощий монах возник у нее прямо на пути и загородил смерти дорогу.

— Что, дурачок, решил повеситься на воротах своего врага?

— Это не твоя забота. Дай мне пройти.

Голос смерти прозвучал глухо, словно говоривший находился не здесь, а на два посоха под землей.

— Не ходи туда. Это не твой путь! — Монах продолжал загораживать смерти дорогу. — Это вообще не путь!

— Это путь. Они умрут. Отойди в сторону, Безумное Облако. Сейчас я — смерть. Я — меч. Я — стрела на тетиве. И тетива натянута, дрожит, вырывается из пальцев. Дай мне пройти.

— Не дам! — Шутовская личина отвердела на лице монаха, морщинистом не по возрасту. — Ты не смерть и не стрела. Ты — Мотоеси, сын Будды Лицедеев. Посмотри на себя! Ты хочешь убить и быть убитым? Нет уж, эта роль — не для сына твоего отца! Я не дам тебе сыграть бездарный спектакль.

Смерть молчала.

Она сделала шаг вправо, потом влево — но монах все время оказывался у нее на пути.

Тогда смерть — по-прежнему молча, ибо все слова были сказаны — протянула руку, чтобы отодвинуть упрямого инока в сторону. Инок неумело попытался отгородиться от смерти своим мечом, большим красивым мечом в дорогих ножнах, красных с золотом… К сожалению, меч этот был подобен своему хозяину, никогда ранее не сражавшемуся с живым существом, никогда не прибегавшему к насилию телесному, — и с сухим треском он переломился надвое, встретив руку смерти.

На холме, в сосняке, началось суматошное движение:

— Уходим, уходим отсюда! Собирайте вещи, берите детей — и скорее, скорее прочь! Мало ли что взбредет в голову этим двум безумным монахам с мечами?! Сперва они начали драться друг с дружкой, а потом…

Но для стоявших на перекрестке никакого «потом», кроме «сейчас», не было.

Смерть тупо смотрела на обломки деревянного меча.

— Нет, я все равно не дам тебе… не дам! — Тощий инок клещом вцепился в смерть, пытаясь удержать, не пустить… Смерть повела плечом, острый наконечник локтя ткнулся монаху под ребра — хруст, вскрик, и Безумное Облако рухнул в придорожную пыль.

Смерть переступила через корчащегося в пыли монаха — и остановилась.

На пути у нее стоял слепой гадатель.

Стоял, скалился непонятно — и мерно подбрасывал на ладони персиковую косточку с вырезанными на ней знаками судьбы.

— Не стой у меня на дороге, слепец. Я не хочу убивать тебя. Я никого не хочу убивать — никого лишнего. Но мне очень трудно удерживать себя. И если ты будешь упорствовать…

Гадатель молчал.

Скалился.

Смерть сместилась вправо — гадатель немедленно повторил ее движение, вновь заступив дорогу. Казалось, слепой Раскидай-Бубен, певший мертвым, прекрасно видит все движения смерти.