— Наверное, несколько тысяч. Не знаю. Пока я не разобралась, что со мной происходит, я хотела стать режиссером.

Я устал, поэтому не сразу сообразил, что она имеет в виду. Я не успел прокомментировать, когда Нуала испепелила меня взглядом и сказала:

— За шестнадцать лет режиссером не станешь. Да и какой смысл?

Вопрос был глупый.

— Такой же, как у всех остальных, кто хочет стать режиссером. Ты правда этого хочешь? Кино снимать?

— Именно кино. Прожить все эти жизни, да еще с музыкой на фоне. Это как прожить тысячу жизней, не отказываясь от своей. — Нуала лениво улыбнулась в экран. — Я даже придумала себе псевдоним. Иззи Леопард.

Я расхохотался.

Нуала меня стукнула, и по руке опять побежали мурашки.

— Прекрати!

Я прикрыл лицо рукой:

— И как ты только такое придумала? Прямо цирковой псевдоним. Смертельный номер! Весь вечер на арене Иззи Леопард!

Нуала снова шлепнула меня по руке:

— Зато оригинально! Хорошо запоминается. Люди будут говорить: «Кто режиссер?» — «Иззи Леопард, она просто гений!»

— Цирковой.

Нуала яростно взглянула на меня:

— Знаешь, я могу тебя убить.

— О, если бы каждый раз, когда мне это говорят, я получал деньги… Даже так: каждый раз, когда мне это говоришь ты.

Она забрала у меня ведерко с попкорном и поставила его на кресло с другой стороны.

— Зачем я угощала тебя попкорном? Надо было заставить тебя пить масло, чтобы не издевался над моим режиссерским псевдонимом!

Я ухмыльнулся:

— Да, такая участь страшнее смерти.

Я задумался о ее словах про тысячи жизней, которые можно прожить на экране. Тысячи человеческих жизней. Важное уточнение.

— Все-таки шестнадцать лет — немалый срок. Ты вполне могла бы стать режиссером.

Нуала развернулась лицом ко мне, нахмурив брови, и заговорила, перекрывая напряженное музыкальное сопровождение последней сцены:

— Ты что, совсем дурак? Вроде несложно догадаться. Меня раздражают люди, которые выдумывают отговорки.

— Только не говори, что времени недостаточно. Ты могла хотя бы попробовать. Шестнадцати лет хватит, чтобы попробовать.

Она зашипела сквозь зубы и покачала головой:

— Точно дурак. Ты не слышал, как я играю на фортепиано? Так вот, слова я писать тоже не в состоянии. Если бы мне нужно было что-то создать во время режиссуры, я бы не смогла.

— Тяжело. Но преодолимо, — заметил я.

Она не прищурилась, скорее просто уголки ее глаз стали жестче.

— Ладно. А что, если у меня поменяется внешность?

Я криво усмехнулся:

— Мадонне это сходит с рук.

Нуала подняла руки перед собой и сжала их в кулаки, как будто представляя, что душит меня:

— Ну да, конечно. А что делать с тем, что я, как все феи, должна следовать за самым сильным клеверхендом? Что будет, если, как только я начну работу, клеверхенд решит переехать на другой край страны? Ты что, не понимаешь? Я вообще не могу вести нормальную жизнь, и уж тем более не могу строить карьеру. Дело не в том, пытаюсь я или нет.

Я понял подтекст: в ней столько от человека, что быть феей ей в тягость, и столько от феи, что она не может вести человеческую жизнь. Но я просто сказал:

— При чем тут клеверхенд?

Нуала, не глядя, махнула рукой в сторону экрана. Он погас, и мы очутились в полной темноте. Через несколько секунд мои глаза начали приспосабливаться к едва различимому свету предупреждающей подсветки в проходах, но все равно я видел только огромные синие глаза Нуалы. Даже по одним глазам было понятно, что на ее лице застыло недоверчивое выражение.