Проделав это, он зашагал прямиком к дому шерифа. И зашагал туда именно потому, что там его меньше всего ожидали увидеть в самом начале пребывания в родном городе. А отправился он туда по той простой причине, что всегда отдавал предпочтение поступкам, которых никто от него не ожидал.

Достигнув цели своего похода, он бросил в окна мимолетный взгляд в удостоверился, что шерифа нет дома. Шерифова жена и две шерифовы дочки как раз кончали мытье посуды после семейного ужина на кухне. Потому только Дюку и удалось пройти мимо веранды и открыть окошко служебного кабинета шерифа. Он проник внутрь, уселся на удобном стуле, в уголочке, за шкафчиком с архивами, скрестил на груди руки, уперся затылком в стену и закрыл глаза. Он прекрасно знал, что если в ночной темноте человек закроет глаза, то все прочие чувства начинают работать активнее и становятся гораздо изощреннее. В конце концов, следовало и поразмыслить немножко.

Мысли Дюка быстренько пробежались по всей его жизни. Начал он с того момента, когда пребывал в звании безымянного подкидыша, без отца-матери, и был, соответственно, подвержен самым различным влияниям. Зарабатывать он начал с восьми лет, берясь за самую грязную работу. Далее он проследил свой жизненный путь вплоть до совсем недавно миновавших дней прекрасного детства, когда он сделал два открытия: во-первых, работа очень неприятная штука, а во-вторых — он обладает свойствами, которые отличают его от остальных людей.

Мы знаем: бывает чрезвычайно опасно, когда человек, независимо от возраста и периода жизни, осознает, что свыше он наделен особыми качествами, отличающими его от сотоварищей, но опасность возрастает втрое, если это осознание приходит в детстве. Уже в четырнадцать лет Дюк заслужил свою аристократическую кличку2 и одновременно получил своего рода право голоса. Он заработал такое прозвище из-за холодного презрения, которым умел окатывать самых опасных пройдох из тех страшных и свободолюбивых людей, что так часто собирались на обширных пространствах скотоводческих ранчо. А право голоса в этих же кругах он приобрел благодаря сверхъестественной ловкости в обращении с револьвером.

Нельзя утверждать, что Дюк возгордился, осознав свои дарования, или что он постоянно совершенствовал свое искусство с помощью непрерывных специальных упражнений; но когда он выхватывал револьвер из кобуры, казалось, будто он мгновенно пронзает противника какой-то невероятно молниеносной шпагой. Бывает ведь, что рождаются люди с удивительной скоростью бега, появляются ведь на белый свет дегустаторы с необычайно развитым чувством кислого или сладкого во рту. Так вот и Дюк родился с метким глазом, твердой рукой и нервами, которые просто не умели трепетать. Человек может гордиться такими врожденными способностями не больше, чем какой-нибудь везунчик, совершенно случайно напоровшийся на богатейший золотой рудник. Но, продолжая это сравнение, скажем: точно так же, как везунчик не может не использовать чудесную находку в личных целях, так и Дюк не мог избавиться от ощущения, что он ну просто обязан эксплуатировать свои фантастические способности.

Так и пролетели три года в громких авантюрах да в разнузданной жизни. Так и шатался он от Аляски до Нью-Мексико, и куда бы ни заносило его неупорядоченное бытие, оставался он на одном месте ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы прославиться. В результате храбрые мужчины стали избегать его общества. И тогда отправлялся он опять в леса и прерии, чтобы подыскать себе не пуганного еще противника. Не скажешь, чтобы он очень уж строго придерживался только револьвера. Если доводилось, не гнушался он и кулачков, в которых также первенствовал: уже шестнадцати лет Дюк обладал силой взрослого мужчины и врожденной реакцией пантеры. В семнадцать лет он провел зиму в Канаде, шатаясь по рубленым баракам, где и окончил успешно естественную школу сурового единоборства, протекающего без всяких правил.