— Разделить добычу, — повторил Дортмундер и взглянул на разложенную на столике бумагу. — У тебя есть пипетка?

— Всё не так уж плохо, — ответил Келп. — Мы уходим не с пустыми руками.

Виктор встал, потянулся и сказал:

— Думаю, у нас было бы более праздничное настроение, если бы мы завладели и остальными деньгами.

Дортмундер кивнул.

— И не говори.

Они поделили наличные и разошлись. Все пообещали прислать позаимствованную одежду и забрать свою. Оставшись вдвоём, Дортмундер и Мэй сели на кушетку и посмотрели на четыре тысячи пятьсот двадцать долларов, оставшиеся на кофейном столике. Оба вздохнули. Дортмундер сказал:

— Что ж, надо признать, это дело дало мне кое-какую пищу для размышлений.

— Самое противное в простуде — то, что она меняет вкус сигарет, — ответила Мэй, выдёргивая из уголка рта обугленный окурок и бросая его в пепельницу. Новую сигарету она закуривать не стала. — Хочешь ещё чаю?

— У меня ещё немного осталось. — Он отхлебнул чаю и нахмурился. — Любопытно, какое процентное соотношение чая и виски в этой бурде?

— Примерно пятьдесят на пятьдесят.

Дортмундер отпил ещё глоток. Тёплый пар клубился вокруг его ноздрей.

— Завари, пожалуй, ещё чайничек, — попросил он.

Мэй кивнула и заулыбалась.

— Хорошо.

Глава 32

— Он на острове, — сказал капитан Димер. — Он где-то на этом проклятом острове.

— Да, сэр, — слабым голосом отозвался лейтенант Хепплуайт.

— И я намерен отыскать его.

— Да, сэр.

Они сидели вдвоём в патрульной машине без опознавательных знаков, чёрном «форде», оборудованном рацией. Капитан крутил баранку, лейтенант бездельничал рядом. Капитан сгорбился над рулём и колесил по Лонг-Айленду во всех направлениях, непрестанно стреляя глазами по сторонам.

Сидевший рядом лейтенант вообще никуда не смотрел, ничего не искал, но зато повторял про себя речь, с которой намеревался когда-нибудь обратиться к капитану. В своём последнем варианте она звучала бы так:

«Капитан, прошло три недели. Вы забросили к чертям весь участок, вы одержимы этим пропавшим банком, вы проводите все семь дней в неделю за рулём, всё светлое время суток вы колесите туда-сюда, разыскивая этот банк. Он исчез, капитан, банк исчез, и мы никогда его не найдём.

Но даже если вы одержимы и не в силах избавиться от наваждения, капитан, со мной дело обстоит иначе. Вы сняли меня с ночных дежурств, а мне нравились ночные дежурства, нравилось сидеть за столом начальника в участке, а вы посадили туда вместо меня этого болвана Шлумгарда, который и сам не знает, что делает, а в итоге весь моральный дух испарился к чертям. Если я когда-нибудь снова приступлю к своим обычным обязанностям, то окажется, что Шлумгард свёл на нет всё, что я пытался наладить.

Но главное — прошло три недели, капитан. Нью-йоркская городская полиция взаимодействовала с нами только четверо суток. Значит, в любую на протяжении последних двух с половиной недель банк могли увезти из подведомственного нам района. Стало быть, сейчас он может оказаться в любой точке земного шара. Я знаю вашу версию, капитан. Вы считаете, что в первую ночь банк где-то спрятали, за сутки или двое жулики опустошили сейф и смылись, а фургон бросили. Но даже если вы правы, какой нам в этом прок? Если они спрятали банк так надёжно, что мы не смогли найти его в первые дни, когда в нашем распоряжении были поисковые партии, которые прочёсывали весь остров, то сейчас, спустя три недели, мы его и подавно не найдём, коль скоро нас только двое, и мы колесим на машине.