|
И к чему же это ведет? А ведет это к тому, что люди, приспосабливающиеся к этому режиму, который существует здесь и сейчас, существует материально, приспосабливаются, таким образом, к военной деспотии. Идеи, которыми руководствовались революционеры, цели, которые они преследовали, все это испаряется в такой социальной реальности, главная составляющая которой — военный режим. Из революционной диктатуры может получиться только одно — и тем скорее получится, чем больше это состояние продлится: общество, построенное на военной деспотии, или, иначе говоря — военная диктатура. И по-другому не бывает. Всегда было так. Я не могу сказать, что хорошо знаю историю, но все, что знаю, говорит в пользу этого утверждения. И сложно представить себе что-то иное. Чем закончились все политические волнения Рима? Римской империей со всем ее военным деспотизмом. Чем закончилась Французская революция? Наполеоном и его военным деспотизмом. И вот увидишь, чем бы ни закончилась Русская революция — это «что-то» на много лет задержит построение свободного общества… Впрочем, чего еще можно было ожидать от страны безграмотных крестьян и мистиков.
Однако, здесь мы уже отклоняемся от нашей темы… Понятен ли тебе ход моей мысли? — Вполне понятен. — Что ж, значит, становится очевидно, что я пришел к следующему заключению: цель — общество, построенное согласно анархистской теории, то есть, свободное общество; средство — переход от буржуазного общества к свободному без промежуточных стадий. А этот переход должен быть подготовлен мощной, всеобъемлющей, всепоглощающей пропагандой, которая обратит в свою сторону все умы и устранит все преграды. И тут надо понимать, что под пропагандой я подразумеваю не только слово, написанное или произнесенное. Пропаганда в этом случае — это любое действие, прямое или косвенное, направленное на построение свободного общества и устранение всех препятствий на этом пути. Если революция не встретит никакого сопротивления, будет легкой и быстрой, не понадобится никакой диктатуры, потому что ее не к чему будет применить. А если все это невозможно, значит, анархизм не осуществим, если же анархизм не осуществим, нам остается, как я уже показал, защищать и принимать как справедливое — буржуазное общество. Теперь ты знаешь, почему я выбрал анархизм и отказался от других социальных доктрин, не столь радикальных, и, кроме того, фальшивых и противоестественных. Да… что ж, значит я могу продолжить свой рассказ. Он зажег спичку, поднес ее к сигаре, закурил. И потом, собравшись с мыслями, снова заговорил.
* * * — В то время не у меня одного были такие идеи. Почти все, кто думал так же, были рабочими, и все, без исключения, — были бедны. А еще, если память мне не изменяет, никто из нас не был глуп. У всех нас было стремление учиться, познавать мир, и, в то же время, заниматься пропагандой, распространять наши идеи. Мы хотели построить новое общество, свободное от предрассудков, которые лишают людей естественного равенства, унижают, заставляют страдать, испытывать лишения. Мы хотели этого для себя, для других; для всех! И то, что тогда я находил в книгах, укрепляло мои идеи. Из дешевой анархистской литературы того времени, которой было немало, я прочитал почти все. Я ходил на публичные лекции, ходил на митинги. Все, что я читал и слышал, убеждало меня в правоте моих идей. И сейчас, я готов повторить это снова, я думаю точно так же, как и тогда. Разница только в том, что раньше я только думал, а сейчас я и думаю, и делаю. — Хорошо, допустим, здесь все понятно. Ясно, что таким образом ты стал анархистом. И очевидно, что ты действительно был анархистом. Это, будем считать, доказано. Но как, скажи мне, из этого всего получился банкир… каким образом, без противоречий… Это, если я правильно понимаю… — Нет, ты неправильно понимаешь… Я знаю, что ты имеешь в виду… Речь о том, что я только что сказал. |
