Женщина выпрямилась и вздохнула:

— Мне нужно идти.

— Да, — ответил он и, подняв руку, коснулся ее щеки. — Прощай, сестра.

— Прощай, брат.

В раздевалке терминала «В» Марк Габриэль в последний раз снял пиджак, брюки, рубашку и галстук. Открыв дорожную сумку, он вынул белое долгополое одеяние — рубаху-дишдашу из хлопчатобумажной ткани — и просунул голову через ворот. За дишдашой последовал бишт — напоминающая плащ широкая накидка из черного шелка, расшитая по краю ворота и рукавов золотым галуном. Он заказал эту одежду хорошему портному недалеко от площади Этуаль. Наконец он взял в руки клетчатую красно-белую куфию, иногда называемую также «гутра», и надел на голову, закрепив с помощью икаля — черного двойного шнура, туго сотканного из козьего пуха и овечьей шерсти. Он немного помедлил, поправляя одежду и наслаждаясь ее удобным покроем. Когда он взглянул в зеркало, то едва не ахнул. После двадцати лет, проведенных вдали от родины, он наконец выглядел самим собой.

Объявили посадку на рейс «645», вылетающий в Дубай, столицу ОАЭ. Габриэль протянул свой посадочный талон миловидной бортпроводнице.

— Место второе «А», — произнесла та. Что-то в выражении его лица пробудило ее участие. — Господин, верно, проделал долгую дорогу?

Омар аль-Утайби устало пожал плечами:

— Вы даже представить себе не можете.

52

Адам Чапел бежал. Движения его были быстрыми и свободными, ноги не чувствовали усталости, никаких судорог не было в помине. Дыхание оставалось ровным. Руки, согнутые в локтях, совершали короткие, ритмичные движения, помогающие быстрее продвигаться вперед. С течением времени у него выработалась привычка при беге всегда смотреть на мостовую в шести метрах впереди себя, в то же самое время уплывая куда-то в глубины своего сознания, в некое заранее приготовленное там спокойное место, в тот укромный уголок своего «я», где хранились самые драгоценные для него воспоминания. Однако сегодня в его мозгу царила толчея мыслей, подлинный хаос, а потому он позволил взгляду оторваться от дороги и устремиться в бескрайнюю ширь распростершегося справа от него океана. В далекую и безбрежную тихоокеанскую синеву. Куда-то за белые барашки волн, поднимаемых послеполуденным ветром. Мимо выпрыгивающих из воды дельфинов, описывающих в воздухе широкое дуги. Мимо морских чаек, то вьющихся над поверхностью воды, то садящихся на нее, чтобы затем нырнуть.

— Скоро все закончится, — то и дело шептал Чапел себе под нос.

Перед бегом были плавание и езда на велосипеде. Ветер дул ему в спину. Тринадцать миль по раскаленной гавайским солнцем обочине шоссе, ведущего к вулкану Килауэа, должны были наконец вывести его на финишную прямую. Дорожное полотно вилось впереди него серебристой лентой среди черной вулканической пемзы и рыжего вулканического пепла. Его тело вынесло непрерывную восьмичасовую физическую нагрузку. Еще часа два, пожалуй, протянет. Он выдержит. Время, концентрация сил, самодисциплина и воля к победе сделают свое дело.

— Сколько ты еще продержишься, Чапел? — Нет, это не его собственный голос предлагал ему сдаться, а хрипловатый баритон генерала Ги Гадбуа. — Восемь часов, это рекорд.

Чапел стиснул веки, словно черная темнота могла заглушить этот голос. Он стоял на коленях прямо на холодном бетонном полу камеры для допросов в Казармах Мортье. За спиной наручники впивались в запястья. Круглый толстый прут был привязан позади коленей. Если он привставал, коленные чашечки опирались на твердый пол. Стоило откинуться назад и попробовать опуститься чуть ниже, как прут врезался в тело и напрочь прекращал кровообращение в ногах ниже коленей.