— Продолжайте, капитан.

— Они определенно уверены, что операция пройдет успешно.

Генерал Гадбуа поднялся, давая понять, что совещание окончено. На данный момент он знал достаточно. Оставшись в кабинете один, он снял трубку телефона.

— Соедините меня с Лэнгли, — приказал он.

Ожидая ответа, он закурил и выпустил в потолок густой клуб сизого дыма. На том конце провода послышался знакомый голос, и Гадбуа произнес:

— Привет, Глен. У меня есть новости, и, вероятно, придется потревожить вашего президента.

Ему требовалось полное и безраздельное внимание коллеги.

Но когда он рассказывал о найденной записи, в голове у него пронеслась чрезвычайно немилосердная и непрофессиональная мысль: «Слава богу, что это не случится во Франции».

9

— Просыпаемся!

В больнице Сальпетриер, в палате интенсивной терапии, Адам Чапел вздрогнул, будто через его тело пропустили разряд в десять тысяч вольт. Голос долетал через провалы в памяти, насильно выталкивая его, словно заключенного, из темноты в камеру смертников. Чапел хотел пошевелить руками и ногами, поднять голову от подушки, но под действием лекарств он застыл, как это случалось от страха когда-то давно, лет двадцать назад. Он лежал, замерев от ужаса, а до него доносился жестоко-насмешливый голос отца из далекого детства:

— Просыпаемся!

Голос не обращался именно к нему, но Чапел все равно вздрагивал. В голове расплавились и перемешались образы ранней юности. Вот он, бледный круглолицый мальчишка десяти лет, со взъерошенными темными волосами, сидит за письменным столом в своей крохотной, тесной спаленке. Из кухни вкусно пахнет мясом, которое мать готовит на обед, и он знает, что еще на десерт будут груши в шоколадном сиропе «Хершис», — а в лавке у мистера Паркса груши совершенно особенные.

Дверь в комнату закрыта, и он видит свое отражение в большом зеркале на двери. Поднимайся, говорит он себе. Иди помоги маме. Несколько раз он порывается встать, но каждый раз падает обратно на стул. Он хочет пойти к ней, но не может. Он слишком напуган. Хуже страха только стыд, мертвым грузом давящий на его плечи, — стыд, от которого он чувствует себя совсем маленьким.

— Не связывайся с ним, — шепчет он ей. — Не связывайся, и он отстанет от тебя.

Но его мать упрямая женщина. Через тонкие стены он слышит, как ножки стула скребут по линолеуму, пока она пытается встать на ноги.

— Ну наконец-то! — раздается рев отца. — Ты сына-то обедом кормить собираешься?

— Роберт, не надо… Адам услышит…

— Пусть слышит! Пусть не думает, что я позволю женщине разговаривать со мной как угодно.

— Я же твоя жена. Раз ты теперь получаешь меньше, я имею право спросить почему. И если у тебя что-то не ладится с новой линией, давай поговорим. Может, я чем помогу?

— Поможешь? Дела идут хуже некуда. Я ж говорил тебе и сейчас повторю: людям подавай лоферы, а мы продаем ботинки на шнурках. Хочешь, чтоб Адам и это слышал? Или чтоб он узнал, что его отцу ну никак не нашить башмаков, чтоб хватило оплатить счета жены? Пусть слышит. Мальчишка — чокнутый гений. Думаешь, он сам не смекает, что к чему? Когда-нибудь будет зарабатывать кучу денег. Чем больше он слышит, тем лучше, а то свяжется еще с какой-нибудь клячей, которая только и знает, что ныть. Да и кто другой его жизни научит?..

Адам поспешно переворачивает страницу учебника и старается с головой окунуться в домашнее задание. Числа — его убежище. Среди цифр, уравнений и теорем он растворяется, как тень в ночи. Положив голову на тетрадку, он придумывает пример за примером, и, кажется, решения сами срываются с кончика карандаша: 4(Х-2) = 8.