Гленденнинг прикрыл глаза, и образ Клэр Шарис проник ему в душу и согрел тело так, как не согрело бы никакое количество бренди. Она была француженка, миниатюрная брюнетка тридцати пяти лет, с гибкой фигуркой танцовщицы, черными глазами и саркастической улыбкой. Упрямая как осел, ругаться умела, как заправский морской пехотинец. Она вязала ему шерстяные свитеры, которые всякий раз получались слишком большими, и готовила ему деликатесы, которых хватило бы на целую армию. «Покушай, малыш», — уговаривала она его по-французски, придвинув поближе стул и наблюдая с видом обожающей матери, как он ест. Однажды Гленденнинг поинтересовался, зачем такой красивой девушке, как она, такая кляча, как он. Она буквально вставала на дыбы: «У меня лучший мужчина в мире, и никто другой мне не нужен».

— Как продвинулись твои дела, пока был в Париже? — спросила Клэр.

— Не особо, но кое-что интересное нашли.

— Вся Европа в страхе. Служба безопасности в нашем офисе ужас что устроила. В ООН я проработала семь лет, но такого не помню. Сегодня утром на входе с людьми обращались так, словно они террористы. «Опять угроза теракта», — сказали охранники. «Видите ли, — говорю я им, — у меня есть неотложные дела. Лекарства, которые надо срочно отгрузить. Дети ждут. Сегодня. Сегодня утром». Но никого это не волнует. «Безопасность», — говорят. Очередь перед дверью была такая, что мне пришлось ждать час, пока я смогла войти в здание. — Она вдруг прервала свой монолог. — Ой, Глен, прости, думаю только о себе. Ты узнал, что это за люди?

— Не совсем, но такое впечатление, что… — Он осекся на полуслове. — Я бы с радостью рассказал тебе больше, но ты же понимаешь, нельзя. — Приподнявшись, он поменял позу и сел в кожаном кресле более прямо. Рядом горела лампа, остальная комната оставалась в темноте. Чтобы согреться, Гленденнинг натянул на ноги одеяло. — Ты себе не представляешь, как трудно было находиться совсем рядом с тобой и не иметь возможности повидаться.

— Я скучаю по тебе, мой милый.

Гленденнинг вздохнул от тоски по ней:

— И я скучаю по тебе. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. В понедельник начали второй курс терапии. Рвоты пока нет, по-моему, это хороший признак.

— А боли?

— На этой неделе я иду на прием к доктору бен-Ами. Он обещал мне чудо.

— Три дня, — прошептал он, считая дни до той минуты, когда сможет наконец заключить ее в объятия.

— Да, мой дорогой. Три дня.

— Ты уже выбрала платье? Только что-нибудь не слишком сексуальное. Нельзя шокировать наших уважаемых гостей.

— Любая юбка выше щиколоток их шокирует. Они дикари.

— Да ладно тебе, Клэр, — нежно пожурил он ее, но в глубине души согласился с ней.

— Это же правда. Они обращаются с женщинами несносно… это просто бессовестно.

— Но они гости президента, поэтому придется отнестись к ним с должным уважением.

— Надо мне явиться на прием топлес — голой по пояс. «Ах, как это по-французски!» — скажут они. — Клэр восхитительно рассмеялась собственной шутке. — Как по-твоему, пустят меня в таком виде?

Представив ее обнаженной, он сдержался, чтобы не ответить ей совсем не по-джентльменски.

— В дипломатическом мире случится, мягко говоря, переполох.

— Но это был бы для них хороший урок.

— Несомненно, моя дорогая.