| 
                                     — Через ту же тетку Марфу. Или еще как. Да и сейф с документами у нас в инкубаторе — так, видимость одна. В нем замок сто лет как сломался. Амбарный вешают. А его сбить — пустое дело…
 Я заметила, что уже совсем темно. Начал накрапывать дождь, которого я не замечала, а Васька в своей легкой курточке поднимал плечи и ежился. 
— Я пойду, Вась? 
— Иди, поздно уже, — согласился Васька. — Дома небось волнуются. 
У меня вдруг что-то запершило в горле, и я спросила, сама не знаю про что: 
— А ты? А вы, Васька?! 
— А чего я? — Васька пожал плечами. — Наш дом — вот. Покуда. Дальше поглядим. 
…Дома мама подозрительно посмотрела на меня, повела носом и сказала: 
— Очень странно, Ольга, но от тебя пахнет табаком. Чем ты можешь это объяснить? 
Мне удалось очень натурально удивиться, а потом я сказала, что это, наверное, оттого, что в школе у нас старшеклассницы курят в туалете. 
— А ты, надеюсь, не куришь? — спросила мама. 
— Нет, мама, что ты! 
Я заставила себя улыбнуться. 
— Ну, то-то же, — сказала мама и вздохнула с облегчением. 
— А что, — заметила бабушка, — всякое может быть. Сейчас такая молодежь пошла… Ты, Галина, знаешь, какая? 
— Ну откуда же мне знать? — удивилась мама. — Я же не учительница и не инспектор по делам несовершеннолетних. Я — архитектор. 
— Ну вот, а я знаю, — наставительно сказала бабушка. — Потому что в отличие от тебя внимательно читаю газеты. Молодежь сейчас пошла ужасная. Чего только не делает… При Оле даже повторить невозможно… 
— Я тут недавно видела мальчика, — вспомнила мама, — от земли не видать, а в зубах сигарета. Ужас! 
— Да это-то ерунда! — отмахнулась бабушка. — Во времена моего детства беспризорники тоже курили, да и в школах тоже… Я про другое… 
Я поняла, что они отвлеклись и забыли обо мне, и пошла спать. 
Раньше я никогда не знала, что такое бессонница. То есть знала, конечно. Бессонница — это когда не хочется спать. Но что тут плохого? Не хочешь спать — не надо. Поиграть можно во что-нибудь или книжку интересную почитать. Еще даже и лучше — больше времени получается. А если все это делать лень, так можно просто так лежать и придумывать всякие интересные и красивые истории с продолжением. 
Это я раньше так думала. Но в ту ночь, после милиции и разговора с Васькой, я поняла, что такое бессонница и почему это ужасно. Ужасно не потому, что не можешь заснуть, а потому, что мысли ходят по кругу и становятся какие-то скользкие, словно намыленные. Никак не удается их остановить. И перестать думать и заснуть тоже не можешь. И ладно бы приходило в голову что-нибудь дельное — так нет, лезет всякая чушь. Я, например, никак не могла отделаться от милиционера, жонглирующего тремя апельсинами. И глаза открывала, и подушку переворачивала, и до ста считала — ничего не помогло. Тогда я на все это плюнула, легла на спину (спать я могу только на животе) и стала смотреть в потолок. 
Милиционер постепенно куда-то делся. То есть он не совсем пропал, но продолжал кидать свои апельсины как бы на заднем плане. А на переднем плане я уже могла думать. Я думала о том, что узнала сегодня, и о том, как все это, сегодняшнее, связать с тем, что я знала до сих пор. 
Жека и Васька — беспризорники. Сегодня, а не давно. Войны нет, революции нет, а беспризорники есть. Откуда? Жеку бросила его родная мать. Как же она теперь живет на свете? Неужели не вспоминает? Жека болен. В гнилом сарае ему лучше, чем в детдоме, «в инкубаторе», как говорит Васька.                                                                      |