В интересах читателей мы временно опускаем разговор монаха, монарха и кардинала. Прочитать его можно будет позже, ближе к концу романа.

Наступило молчание. Казалось, самый воздух отдыхает от непрерывного кишения звуков. Король смотрел в потолок, кардинал не видел выражения его глаз, отчего не мог определить его окончательного отношения к услышанному. Он даже не знал, захочет ли Фердинанд говорить. Высказывать же свое мнение вперед королевского он считал и неуместным и неумным.

– Так чего же вы хотите от нас, святой отец? – послышался утомленный голос короля.

У духовника ответ был готов еще до начала разговора:.

– Но, ваше величество, по-моему, мне удалось однозначно доказать, что вышеназванный краснобородый Харудж должен быть истреблен. И как можно скорее.

– Но вы же знаете, что главные интересы испанской политики лежат ныне на севере Италии, в Ломбардии. Нам не с руки охотиться за берберским пиратом, даже если у него борода огненно-рыжего цвета.

– Не в бороде дело…

– В бороде, не в бороде… я благодарен вам, святой отец, за ваш огромный труд, но сейчас просил бы меня оставить.

– Мне удалиться без ответа?

– Без ответа.

Не столько обиженный, сколько удивленный, старик попятился к выходу. Последняя фраза была произнесена королем весьма твердо. Когда отец Хавьер вышел, Фердинанд взял кардинала Хименеса за руку бледными, безжизненными пальцами и пробормотал:

– Сейчас я провалюсь из одного кошмара в другой!

Глава третья

ХАРУДЖ И АЛЖИР

По команде дона Афранио Гомеса, коменданта Пеньонского форта, стрелки первой роты взяли на караул. С борта громадной королевской галеры был спущен швартовочный мостик с высокими золочеными перилами. По нему, медленно переступая на высоких каблуках, сошел на гранитную пристань генерал Игнасио Тобарес, личный посланник и инспектор его католического величества короля Карла I. Он был во всем черном: и мундир, и панталоны, и чулки, и башмаки, и даже кружева, выбивающиеся из-под широких манжет, были выдержаны в траурных красках. Это было неудивительно – Испания оплакивала безвременную кончину христианнейшего из государей своего времени, Фердинанда Католика.

Дон Афранио и его солдаты тоже были облачены в цвета, подобающие случаю. Правда, выражение лиц не наводило на мысль о том, что смерть мадридского правителя для каждого из них стала глубокой личной трагедией. За годы однообразной и опасной африканской службы солдаты успевали растерять многие из своих лучших качеств и по своим представлениям о мире и тайным устремлениям мало чем отличались от тех, с кем им приходилось бороться, то есть от берберских и морискских пиратов.

Сойдя на берег, генерал попал в сухие, церемониальные объятия дона Афранио, они обменялись несколькими обычными в таких случаях фразами. Как здоровье его величества? Как вело себя море во время плавания?

– Теперь прошу отобедать, дон Игнасио. Мой повар-киприот настоящий кудесник, как раз к вашему приезду приготовил один старинный маринад из потрошеного гребешка. Он не просто возвращает силы, но силы молодости, верьте мне.

Генерал отрицательно покачал большой тяжелой головой.

– В чем дело, дон Игнасио? Несварение? Или последствия качки? Но против этой беды есть отличнейшее средство – большой стакан очень сухого хереса. Я прикажу подать немедленно, и вы забудете о том, что когда-то плавали.

– В свое время я отдам должное и вашему вину, и вашим маринадам, дон Афранио, но сейчас предпочел бы заняться делом.