«Нет заказов. Струццо не ищет клиентов. Хочет больше денег».

«Пошёл к Одноглазому Билли. Тот говорит Струццо он не тронет. Боится проклятых иностранцев».

«Нет денег. Отправил Анну заниматься на улицу делом. Струццо бил меня Анну силой взял отнял деньги ушёл. Куда это годится».

«Струццо привёл клиента, потребовал рисовать бесплатно с натуры моя девочка и этот чёртов итальяшка. Как зверь всё сделал прямо в мастерской у меня на глазах. Не заплатил. Анна не могла после него работать лежала. Болело у неё внутре видать намял он ей там. Выгнал на улицу очень нужны деньги».

«Струццо требует больше денег говорит мы ему больше такие не нужны».

На этом записи кончались. Старик ухватил цепкими пальцами карандаш и вывел внизу:

«Струццо больше не придёт».

Положил тетрадь обратно на подоконник, снова уселся напротив портрета. Приложился к бутылке.

— Ты там на папашу Кросса не очень серчай, — сказал он, обращаясь к смеющейся девочке в цветах. — Хучь ты мне и не дочь была, а я, почитай, к тебе как к дочке относился. А насчёт того, чем мы с тобой хлеб добывали — так что ж поделать, уж так всё устроено. Зато тебя большие люди видела, и ты больших людей повидала. Ну может не с той стороны, где у них воспитание, а с другого конца, где мы все одинакие, что лорд, что угольщик. Лорды так и похуже иного угольщика случаются, сама знаешь. Ну, давай, что-ли…

Бутыль с джином покорно забулькала, отдавая содержимое.

— Но и ты пойми. Мне этот Струццо проклятый весь бизнес порушил. Сначала-то всё прилично было, он меня защищал, я ему платил. Он меня ещё по части здоровья пользовал, потому как больной я от невоздержанности жизни, и брал недорого. Клиентов опять же приводил, потому как много с кем на короткой ноге он был. Ладили мы с ним, почитай что друзья, ну или там партнёры. Но как повысили его в этой ихней мафии, закружилась у него голова, стал много тратить. Короче, стало у него в карманах пустовато, а через то и у нас с тобой пошли злоключения. И деться некуда: никто не хотел с мафией этой проклятой связываться, больно длинные у них руки. Я уж было совсем загрустил, да тут кстати кой-чего сошлось, что лучше и не придумаешь.

Снова забулькал джин, проваливаясь в горло.

— Я тебе, может, говорил, а может нет. Была у меня тоже девочка, забыл как звали её, бедняжку. Я её на твоём месте держал — рисовал, в смысле, ну в в смысле развлечения джентльменов тоже, значит, того… жить-то надо. И вот был случай — пошла она, значит, с одним хорошим господином в гостиницу: потереться, значит, животами за небольшую денежку. Да вот только тот весёлый господин, как увидел её, значит, раздетой до готовности, достал нож хирургический и ну на неё с этим ножом. Убежать-то она убежала, да вот только порезал он её сильно. Как она обратно до меня добралась — ума не приложу. Крови-то из неё текло, что из свинюшки. Потом убираться да отмывать пришлось ужас просто. Зато с того дела я кровь рисовать настоящим образом научился. Так что всё-таки своя польза, как ни крути, со всего бывает, только вот не каждый её увидеть могёт. Потому-то башковитые в тепле сидят, как сейчас вот мы с тобой, а другие на холоде жмутся… Ну, ещё немножко промочу глотку, так-то оно веселее…

Джина осталось на донышке.

— Эх, крепкая штука! Ну ты слушай дальше. Та девка — забыл, как же звали-то её, совсем память ни к чёрту стала… — так вот, она не только женским местом работала, но и головой немножко себе помогала. Работала, значит, на полицию, стучала на кого надо. Особенно хорошо у неё выходило лица запоминать и потом словами их описывать. А я с тех рассказов картоны рисовал, прямиком господам полицейским на досмотрение. Что делать: жить-то надо… Так вот, она, пока живая была, успела до самой что ни на есть подробности того типа с ножом обсказать.