На самом деле экспедиция закончилась постыдным провалом. Атаманская гвардия, развращенная привилегиями и полутора годами сытого безделья, показала себя абсолютно не способной вести сколько-нибудь серьезные боевые операции. Не то что регулярные части Красной армии, но и наспех сколоченные, плохо вооруженные, не имевшие единого командования рабочие дружины и вышедшие из тайги партизанские группы оказались для семеновцев неодолимой преградой. Убедившись, что взять Иркутск не удастся, Семенов по телеграфу приказал Скипетрову отводить эшелоны обратно на восток и по мере отступления взрывать за собой кругобайкальские тоннели. Этих тоннелей — около двухсот. Разрушение даже небольшой их части остановило бы продвижение чехов к Владивостоку и превратило Забайкалье в неприступную крепость, но приказ атамана не был исполнен. О нем узнал Сыровы, и отборные семеновские полки без малейшего сопротивления позволили чехам разоружить себя.

Вину за гибель Колчака возлагали на Сыровы и Жанена, военного представителя Франции при Колчаке; в Чите группа офицеров ухитрилась под расписку вручить чешскому генералу 30 серебряных двугривенных — гонорар Иуды. По словам современника, вызовы на дуэль сыпались на него, «как осенние листья».

Тогда же, если верить служившему в Азиатской дивизии капитану Шайдицкому, Унгерн вызвал его к себе и, предупредив, что завтра через Даурию пройдет поезд Жанена, приказал разместить две спешенные сотни вдоль железнодорожного полотна, а еще одну «держать укрыто» в конном строю. Перед прибытием поезда следовало вывинтить гайки из стыков рельс «на крутом повороте пути», а после крушения «уничтожить поезд и всех, кто в нем». Однако наутро Унгерн, никогда не отменявший свои приказы, этот приказ отменил. Семенов по телефону «умолил» его не испытывать судьбу.

Разными путями в Восточном Забайкалье собралось от 25 до 30 тысяч солдат и офицеров Колчака — все, что осталось от 700-тысячной армии, год назад находившейся в нескольких сотнях верст от Москвы. Семеновцы не слишком приветливо встретили прибывших, те отвечали им открытой враждебностью. Среди каппелевцев было много студенчества, интеллигенции. Почти в полном составе пробились в Читу полки ижевских и воткинских рабочих, которые вплоть до весны 1919 года отказывались признавать трехцветное знамя своим и в бой против красных шли под красным флагом, с пением «Смело, товарищи, в ногу». Для семеновских офицеров все эти люди были если не большевиками, то с сильным «демократическим душком», а каппелевцы видели в них просто бандитов, чья тупая жестокость заставляла крестьян целыми селами уходить «в сопки». Они не могли простить атаману, что тот интриговал против Колчака и не послал на фронт ни одного солдата, когда сибирские армии истекали кровью на Урале и под Тобольском. Местные жители усиливали эту неприязнь рассказами о кровавых карательных экспедициях, о всеобщем воровстве, о зверствах Унгерна и Тирбаха.

Петр Савинцев, редактор дивизионной газеты «Уфимец», вспоминал, как при выпуске ее первого номера командир 8-го Камского полка Воробьев предостерег его: «Ну, если вы будете лизать ж… атаману, лучше на глаза не показывайтесь, изобьем!» Перспектива оказалась вполне реальной.