Как удалось включить звук, Старший сам не понял. Вроде бы не успел даже толком подумать, а вокруг все зарокотало и загрохотало. Кто-то кричал в мегафон, а эхо многократно усиливало крики.

— Не справишься с управлением! — напрягался Второй усатый, сотрясая каменные своды. — Ты погубишь ценнейший аппарат, который ждут люди всей планеты. Неужели ты не понял, что так называемые люди Атласа тебя постоянно и нагло обманывали?! Мы спасли тебя от убийц из русской разведки, чтобы вместе спасти это чудо для науки! Неужели ты хочешь, чтобы горстка самозванцев захватила власть над планетой?!

Старшему понадобилось значительное усилие воли, чтобы отключиться от внешнего звука и обзора. Последнее, что он заметил, — прыгающих по уступам сторожей. Они торопились к спасительной трещине, из которой начинался лаз наверх. Несмотря на сосущую пустоту под ложечкой, Старший решил задержаться в петлях подольше. Он не смог бы объяснить, как это получается, но очень быстро навострился попадать во внутренние помещения корабля. Словно в каждом закутке, в каждом коридоре имелось несколько миниатюрных следящих камер. Валька увидел те закрытые отсеки, куда его раньше не пускали. Один раз он чуть не завопил от страха, погрузившись в ядовито-зеленую бурлящую жидкость. Особенно страшно оказалось очутиться внутри «сердца», когда одновременно со зрением подключился слух. Валька чуть не оглох от бешеных ударов и визга, режущего слух похлеще, чем десяток гвоздей, царапающих по стеклу. «Камеры» еще не раз выбрасывали его в агрессивные среды, то ли в пищеварительный тракт, то ли в печень летающего «бочонка». Дважды он видел самого себя, распятого, потного, с пульсирующей «медузой», явно великоватой для него, захватившей полголовы. Старший едва не заплакал от жалости к самому себе. Исхудавшие ручонки торчали из рукавов, свитер задрался, обнажив посиневшее пузо и судорожно вздымающиеся ребра. За полчаса или около того Старший похудел килограммов на шесть, не меньше.

Он мог наблюдать, но совершенно не представлял, как управлять судном. Каждый закоулок, каждая ниша Тхола была подвластна зрению и слуху, однако дальше этого дело не шло. Эхус повиновался малейшим желаниям — бежал, плыл, ложился, вставал или нырял, а боевой Тхол не собирался даже шевельнуть щетиной. У Старшего складывалось впечатление, будто настоящее управление кораблем расположено за гибкой прозрачной преградой, и чтобы ее пройти или сломать, не хватает самой малости.

Пароль. Как пить дать, у настоящего наездника имелся особый доступ! Голосом или отпечатком пальца, или еще как-нибудь. Самое плохое, если у настоящего наездника имеется что-то особое в крови, тогда не подделать.

Валька отважился освободить голову от внешних «артерий». Это оказалось не слишком сложно: почувствовав натяжение, из четырех кровеносных шлангов, прицепившихся к офхолдеру, два сами открепились и уползли в дырку на потолке «луковицы». У Вальки мигом возникло ощущение тяжелой утраты. Так происходило и во время управления Эхусом — словно насильно оторвали от теплого, надежного материнского тела, оглушили, ослепили и голого швырнули в снег.

Покачиваясь от усталости, он кое-как добрался до еды. Ломая ногти, вскрывал консервные банки, рвал зубами слоеные пирожки вместе с целлофаном, запивал бульоном из термоса, а когда бульон кончился — пивом. Потом лежал, щупая раздувшийся живот, икая и хрюкая. Кожа на голове, особенно там, где не выстриг волосы, страшно зудела и кололась, но офхолдер прилип крепко, не оторвешь.

Старший его на всякий случай погладил, мало ли что. Вдруг и на самом деле эта штуковина соображает? Не дай бог, обидится, прикончит в два счета.