– Зубы не заговаривай! – обозлился Илья, смутно чувствуя, что валяет дурака.

Катька закатилась еще звонче:

– Да успокойся, Илья, не съем я тебя, не укушу! А коль боишься – перекрестись, вон церква! Ой, батюшки святы, умори-и-ил! А еще цыган!

– Не ори на всю улицу! – зашипел он, заметив, что встречные прохожие уже оборачиваются, глядя на них.

– Тьфу, надоел ты мне, – вдруг успокоилась Катерина. Задумчиво осмотрелась. – Что ж, на улице, конешно, поговорить не дадут. Идем в чайную.

В извозчичьей чайной – суета, пар, ругань, овсяная солома на полу. У столов толкутся бородатые мужики в синих армяках, зычно орут на половых, требуя чайников и хлеба, за буфетом дремлет ко всему равнодушный хозяин – плешивый Фрол Авдеич в бабьей душегрейке. Катька уверенно лавировала между посетителями, таща за собой Илью. Каким-то чудом она отыскала свободный стол в самом дальнем, темном углу, плюхнулась на давно не скобленную лавку, прищелкнула пальцами. Рядом тут же нарисовался юркий мальчишка с похабной ухмылкой на плоском лице:

– Чего изволите, Катерина Потаповна?

– Сенька, два чайника и пряников! Да живо у меня!

Мальчишка исчез. Илья изумленно проводил его глазами, взглянул на Катьку. Та как ни в чем не бывало сняла платок, вытряхнула из волос полурастаявшие комочки снега. Поймав взгляд Ильи, рассмеялась:

– Да чего ты так смотришь? Скидавай кожух, тут тёпло. Сейчас чай будет. Э, да ты тоже в снегу весь... – и, прежде чем Илья разгадал ее маневр, потрепала его по волосам. Он отшатнулся. Катька, ничуть не смутившись, погладила его снова, наигранно удивилась: – Смотри ты, а с виду – жесткие, чисто пакля...

Илья молчал. По спине поползли какие-то непонятные мурашки. Уже принесли два исходящих паром чайника, уже Катька, посмеиваясь, впилась зубами в белый мятный пряник, уже растаял, обратившись в лужицу, снег под их ногами, а Илья все не мог заговорить и даже шевельнуться.

– Цыган, отомри! – наконец рассердилась Катерина. – Что ты, всамделе, как у тещи на блинах? Пей чай, покуда не простыло!

– Скажи сперва, какое дело, – хрипло потребовал он.

Катька фыркнула прямо в блюдце, брызнув горячими каплями.

– Дело куда как важное! Пряников захотела, а денег нетути! Заплотишь за девочку? Вы, цыгане, я знаю, богатые...

– Дура! – сказал он, резко поднимаясь.

Катька вскочила тоже. Тихо, почти шепотом, сказала:

– Сядь, Илюшенька... Сделай милость – сядь, сокол мой...

– Да... чего ж тебе надо? – ошалело спросил он, опускаясь на место.

Катька навалилась грудью на стол, и ее зеленые, смеющиеся глаза оказались совсем рядом.

– Не понимаешь? Эх ты, а цыган ведь... Остальные ваши – нахальные. Ну, да бог с ними, мне не они, а ты в сердце лег. И с чего, спрашивается? Черный, страшный, сатана сатаной... Дура я набитая, Илья, вот что.

– Ты... что такое говоришь? – не веря своим ушам, спросил он.

– Не слыхал, что ли, никогда? – без насмешки спросила Катерина. Придвинулась ближе, и Илья почувствовал плечом ее горячее, плотно сбитое тело под ситцевой кофтой. От Катьки пахло мятными пряниками, и от этого знакомого, такого привычного запаха у него вдруг пошла кругом голова. Илья отвернулся, украдкой перевел дыхание.

– Тебе годов-то сколько, цыган? – зашептал прямо в ухо вкрадчивый голос. – Двадцать хоть есть? Бабы-то у тебя были?

От подобной наглости Илья даже пришел в себя. Отстранился, довольно зло сказал, что ему двадцать пять, что баб у него немерено и в Москве, и в таборе и что это не ее, Катькино, дело.