Мы бросились друг другу навстречу и обнялись. Без единого слова. Зачем? Они были бы только лишними, потому что и так все было понятно. Какая разница, почему пол местного года назад она исчезла из моей жизни вместе с тяжелобольным шираем, оставив лишь непонятную записку, если теперь она вернулась. И если мы оба поняли, что были не правы, не сказав друг другу ни слова. Да и лишние там были бы любые слова.

Но они все же были. Слова. Только потом. Когда мы разобрались со всеми сверхсрочными делами, то есть этак не раньше, чем через дюжину дней. Тогда мы опять сидели с Авьен и Хомарпом у костра, и говорили. У костра, потому что Гоб так и не согласился жить с нами в одном доме, а ему тоже хотелось эту историю послушать. Вот и пришлось, как обычно, разжечь за городом костер, и говорить, под открытым небом".

- Я не знаю, что на меня тогда нашло, - начала свой рассказ Авьен, - просто я в один миг поняла, что я больше не нужна тебе. Я только мешаю. Ты не видел, ты не слышал меня. Ты был все время занят, ты стал большим человеком, Моше, Советником. А я чувствовала себя самой неправильной даву, потому что даву должна учить, а не любить. Но ты сам мог меня учить. Ты знал все лучше, чем я, и я понимала, что твой Дар ты тоже откроешь сам. Так ведь и произошло. А тогда я решила, что без меня тебе будет только легче, потому что я не могла смотреть на тебя, и видеть, что ты не обращаешь на меня внимание. Но я не знала куда идти, я бы сама, наверно, никогда на такое и не решилась бы, но меня попросил Хомарп.

- Да, араршаин Моше, - вступил в разговор ширай, - это только моя вина, и я не знаю, простишь ли ты меня. Хоть когда-нибудь. Я решил, что больше не могу бездействовать. Я уже тогда чувствовал, что Латакия умирает, и я хотел найти корень всех бед. Но я был слишком слаб, а потому попросил, считай, приказал Авьен помогать мне - она не могла отказать шираю.

- Я могла ему отказать, Моше, но не стала - я сама хотела уйти, а так я могла хотя бы перед самой собой оправдать этот поступок. Мы пошли на север.

- Это был спонтанный выбор, - продолжил ширай, - я до последнего момента не знал, куда мы пойдем, просто так сложилось. Тогда я был не похож на ширая. Ты помнишь, я был изможден, едва стоял на ногах, и Авьен поддерживала меня, чтоб я не упал. Мы пошли пешком, Моше. Ты думаешь, почему ты нас не нагнал? Ты нагнал нас. Я видел тебя, но ты не узнал в двух изможденных оборванцах свою даву и ширая. Нет, тогда мы еще не прятались - просто не хотели привлекать к себе лишнего внимания.

- Это нам спасло жизнь, - вновь вступила Авьен. - Когда мы пошли на север, то ничего не знали об "учении", не знали, что шираи там объявлены вне закона. Мы просто шли, как двое бродяг, не пытались что-то вызнать, а потому и попавшись "истинным стражам Латакии" не вызвали у них никакого подозрения. Нас пропустили, потому что сочли неопасными, а марать руки нашей казнью не захотели.

- Нас хранили тридцать шесть богов, Моше, - опять Хомарп, - не иначе. Мы прошли там, где не могли пройти все разведчики Совета Латакии, и попали в земли, где все замки были в руках мятежников, а шираи, да и просто хорошие люди, висели вдоль дороги на деревьях. Это был нищий, обездоленный, голодный край, где только тот, кто назывался сторонником "учения", имел право на достойную жизнь. По крайней мере, мы так думали тогда. Это было ужасно, но мы не могли ничего предпринять.

- Но даже там встречались добрые люди, - продолжала Авьен, - которые пожалели и приютили нас. Они не сочувствовали шираям, они не знали, что я - даву, они сами жили впроголодь, потеряли зимой двоих детей, не выдержавших морозов. Просто пожалели нас, и пустили жить. Ничего не спросив. Нам отдавали последнее, делились лучшим, лишая себя самих, и Хомарп там, наконец-то, поправился.