– Двадцаточка, – не смущаясь, возвестил шофер и достал вторую папиросину. – Две канистры, по двадцать литряков. Цена умеренная. А не хотите – как хотите, охотники найдутся.

– Мать моя женщина… Восемьсот рэ… – загундел Гулька. – Да это ж юмористика! Мужик, ты че юродствуешь?

– Гулька, не жмись, – прошептала я. – Бог с ним, фирма платит… Чего ты выступаешь?

– А потому что обдираловка, – рявкнул Гулька и ни с того ни с сего стал покрываться густой краской.

– Ну решайте, – зевнул дядька. – Чего я буду тут с вами… Мне к четырем директрису на базу везти…

Ехали в тишине. Шофер попался молчаливый, да и мы с Гулькой старались не переругиваться. Канула вечность. Карадым появился внезапно, когда в него уже не верили. Взору открылась узкая долина, «брега туманные» на той стороне Аваша. Узорчатый кряж, кустарники, домишки, жмущиеся друг к дружке. Кое-где галечные мыски. Потом блеснула вода на стремнине, над водой – каменные лабиринты, и стало ясно, где есть что. Вся речушка в сотню метров шириной. Тайга, вдоль которой мы ехали, скалисто опускалась к берегу. Начиналось редколесье. За ним – в разливах непересыхающей грязи по краям дороги – потянулись низкие фермы. Карадым уступами сползал в Аваш, обтекая внушительные очертания расщепленного утеса, нависшего над водой. Немного правее поселка, примерно на середине открытого плеса, можно было различить островок – обрывистую, вытянутую вдоль берега скалу.

– Кайнак, – глянув в зеркало над головой, обронил шофер. Помолчал. – Островок такой. Раньше с дальней стороны переметы ставили на тайменя. Табунами пер, гад… Днем у берегов отсиживался, а ночью выходил на перекаты… и аж бурлило от него… По десятку за ночь на одну снасть, представляете? Вот не вру, у меня брательник тута живет… Ну, рыбнадзор, конечно, шалил, штрафы непомерные накручивал… но и рыбка была. Многое окупала, кормила она нас, краснушка наша…

– А сейчас? – поинтересовался Гулька.

– А-а, – разговорившийся дядька сплюнул в окно. – Довели страну, с-собаки… Ни рыбнадзора, ни рыбки. Рыбнадзор на север подался. Таймень – на юг, в верховья. За ним яльчик с ленком. Одна ряпушка в Черноярке осталась. Да щуки чуток. И ту доедаем.

– А народ тут что делает?

Дядька пожал плечами:

– Живет…

Фермы кончились. Мы проехали мимо рогатого стада, мирно пасущегося в полыни, и въехали в поселок. Потянулись частные домишки. Однообразные палисадники радовали глаз опрятными яблоньками. Строения были безбожно стары, заборы и переулочки убоги, однако того уныния, что царило в Октябрьском, в местном антураже не ощущалось. В облике Карадыма присутствовал пусть забитый, придавленный, но самобытный колорит, не подвластный ни времени, ни новейшим технологиям. Самобытные жучки, обленившиеся от жары, беззвучно разевали пасти. Самобытные бабы в платочках (возраст не имеет значения) лузгали семечки на завалинках и, сияя веснушками, пялились нам вслед. Самобытная крапива росла где только можно.

– Здесь почта есть? – вращая головой, как танк башней, вопросил урбанист Гулька.

– Обязательно, – кивнул дядя. – Много чего есть. Пекарня, фабрика художественного промысла, филиал Октябрьского ПМК, ДРСУ, заготконтора и даже два психа из налоговой. По нечетным. А по четным – в Октябрьском. Вы вообще к кому?

– Мы вообще туристы, – для смешка имитируя легкий акцент, представился Гулька.

– А-а, – шофер понимающе кивнул.