|
– До этого еще долго. Проект станет экспериментом, эксперимент будет долго обсуждаться, потом его начнут поэтапно внедрять… Напрасно ты со своими коллегами паникуешь, тем более что работа для водителей есть всегда.
– Не скажи, – вздохнул Петрович. – Развелось нашего брата как собак нерезаных… – Потом врачебные бригады останутся, – добавил Данилов. – Только использоваться они будут по профилю, а вот на улицу будут выезжать исключительно фельдшеры. – Скажешь – что бог не делает, все к лучшему? – Доживем – увидим, чего раньше времени волну гнать. Я спокойно ожидаю перемен. Понравится – останусь. Не понравится – уйду. – Куда? – Да хотя бы и в поликлинику! – полушутя-полусерьезно ответил Данилов. – Да ну ее к лешему, такую работу! – скривился Петрович. – Старух лечить! – А тут у меня все сплошь молодые и красивые, – фыркнул Данилов. – Народ везде одинаков… – Рано паникуешь, Петрович! – высунулась к ним Вера. – А то выучись на фельдшера и живи спокойно. – Стар я на фельдшера учиться… – Скажи лучше – крови боишься и покойников! – А кто их, Вер, не боится? Все боятся, просто некоторые в этом не сознаются, а мне скрывать нечего. Вылезайте, приехали! Диалог на вызове был достоин пера Достоевского. – На что жалуетесь? – спросил Данилов, оценивая пульс сухонькой благообразной старушки, вылившей на себя не менее половины флакона духов «Красная Москва». – Да на что мне, старой, жаловаться, милок? – заскулила та. – Мне давно уж в гроб пора… – Разумеется, – машинально поддакнул Данилов, доставая тонометр и тут же, спохватившись, уточнил: – Что именно вас беспокоит? – Да что меня, доктор, может беспокоить… – покачала головой старушка. – На восьмом десятке-то. Это я всех беспокою, давно уж на том свете меня ждут не дождутся, а я все живу… Старушка еще раз вздохнула и поднесла к глазам беленький платочек, вытащенный из кармана фланелевого халата. Запах духов стал просто нестерпимым. Данилов закусил губу, чтобы не расчихаться, и измерил давление на свободной от утирания слез руке. Давление оказалось на редкость хорошим – сто тридцать на восемьдесят. – Так что же все-таки случилось у вас… – Надежда Семеновна, – подсказала старушка. – Да, что же случилось, Надежда Семеновна? – Да что у меня, старой дуры, случиться может? Помирать давно пора, а смерти все нет… – Смерть – это не по нашей части, – заметил Данилов. – Так что же у вас болит? – Эх, милый, – Надежда Семеновна перестала тереть глаза. – Это у старика моего болело, ох и болело. Десять лет тому, как отмучился. В земле отдыхает, да меня поджидает. Вот бы и мне к нему поскорей… – Маразмус, – негромко сказала Вера над ухом Данилова. – Куда ж без него, родимого! – ответил Данилов. |
