После концерта оркестр выпустили на берег в последний раз. Все магазины были уже закрыты, да и деньги потрачены. Поэтому мы спокойно отправились просто прогуляться. Наказать нас за пьянство запретом выхода с корабля уже никто не мог. Поэтому мы спокойно направились в паб. Причем все – в один.

Там мы вдоволь попили, поели и попели. И там же мы потеряли Леху Штырева.

Это был настоящий скандал. Причем международный. Леха потерялся не сразу. Поначалу он все время был на глазах и упивался «Гинессом» с обычной скоростью. Потом мы видели его в объятиях какого-то бородатого рокера в диковинной для нас тогда куртке с вышивкой «Харлей Дэвидсон». Рокер старательно заливал в Леху какой-то напиток. Затем Леха не без труда занял небольшую сцену и, поводя своим огромным носом, хмуро заявил:

– Тут мы с Джеком. Вывели русско-ирландское ругательство.. Оглашаю: «фак-н – ёбтыть»!

Паб взорвался аплодисментами. Возможно, снесенный звуковой волной, а может, сам по себе – Леха рухнул куда-то вниз. И больше его никто не видел. Даже после тщательных поисков.

Разумеется, мы тоже были «хороши». В смысле – «плохи». Но в самом скором времени нам предстояло стать еще «хуже» – пора было возвращаться на корабль.

Мы решили еще немного потянуть время. Ко мне подошел какой-то тип в роскошном джинсовом костюме и, как ребенок к конфетке, потянулся к моим часам. Часы эти были с историей – мой дедуля выдал их мне, предварительно достав из каких-то закромов, покрытых многовековой пылью.

Дело в том, что знающие люди нас предупреждали, что все русские часы, особенно механические, хорошо продаются на Западе. Но какие-то все равно нужно задекларировать и предъявить по возвращению. Поэтому я и попросил деда выдать мне в долг какие-нибудь завалящие часики. Дедуля у меня был человеком, как бы это сказать... бережливым. Потому выдал он мне страшное старье с 24 камнями и надписью «Москва-80». На эту-то плоскую шайбу размером в полруки, с неработающими секундомером и календарем, железно опаздывающую в час на пару минут и с пачкающим руку браслетом, короче, вот на это дерьмо и запал джинсовый ирландец.

Сначала он предлагал мне деньги. Мне их было совершенно не на что потратить. Потом он двусмысленно кивал на полную молодую блондинку за соседним столиком. Я скосил глаза на часы и помотал головой. Тогда он в отчаянии помахал перед моим носом каким-то полиэтиленовым пакетиком с белым порошком. Но когда я достал «беломорину» из полной пачки и прикурил ее, он открыл рот, принюхался и спрятал пакетик. Мне стало его жалко, и я показал на его куртку. На лице его появилось странное выражение: казалось, он, с одной стороны, не верит собственному счастью; с другой – не верит, что на свете попадаются такие кретины, как я. В любом случае он мгновенно разделся до трусов и, затолкав мне в охапку джинсы и куртку, в сапогах и плавках помчался к выходу. В руке он держал старые часы моего деда.

Прошли все возможные сроки нашего возвращения, и мы побрели к нашему плавучему дому. Ко всеобщему удивлению, у трапа не было вахтенного. Поэтому мы торжественно отдали честь флагу и без приключений проскользнули на корабль. В кубрике состоялось оперативное совещание, в повестку которого входили два вопроса:

1. Куда, черт побери, подевался Штырюга?

2. Куда, едрена матрена, распихать все наши шмотки? Ведь они решительно никуда не помещаются.

После недолгих прений было решено не извещать пока что летёху о невозвращенце, дабы успеть достойно подготовиться к карательным мероприятиям, неизбежно последующим за этой неприятной новостью. Поскольку никто не сомневался, что нас ждет жуткий шмон, в течение последующего получаса военные музыканты занимались распихиванием и рассовыванием, а также заталкиванием и утрамбовыванием.