Яркая, красивая женщина вдруг становится цвета потухшей золы. Она на миг закрывает глаза, будто для того, чтобы почерпнуть энергию и мужество в сумерках своей души. (Красиво, правда? Почему я до сих пор не академик? Что они там делают в Академии, вместо того чтобы присудить мне Гонкуровскую премию? Тужатся, напрягают мозги, снашивают очки, чтобы откопать самую сортирную книгу сезона! А нужно лишь снять трубку да позвонить, поскольку рядом с телефоном сидит талантливый малый, полный всяких мыслей и смешных образов, с потрясающим стилем и живым языком, способный закрутить умопомрачительный детективный сюжет! Но придет день, когда все признают мой гений, иначе нет никакой справедливости!)

Мне кажется, мадам Лавми сейчас хлопнется в обморок. Но нет, эта женщина с характером. Она вновь открывает свои красивые горящие глаза и принимает холодный облик истинной королевы.

— Да, действительно, хорошая идея, — говорит она. — Но меня не будет несколько дней. Давайте назначим встречу на следующую неделю.

— О нет, я обещал написать статью в свой журнал на завтра…

— Но это невозможно, я сейчас уезжаю. Короткая пауза. Подготовка. Вперед, в атаку!

— Хорошо, мадам Лавми… Тогда я напишу о мистере Лавми и сыне…

Если бы я был сапогом, сам бы себе двинул в зад. На этот раз ей необходимо опереться о стену.

— Нет! Оставьте моего малыша в покое, — говорит она глухо.

Внутри себя я срочно провожу совещание на высшем уровне и вношу в повестку дня, незамедлительно переводимую на все французские диалекты, следующее предложение: «Мой прекрасный Сан-Антонио, ты знаменит по части острого психологического чутья. Если ты достоин своей репутации, то расскажешь этой женщине всю правду за меньшее время, чем нужно Берюрье, чтобы сморозить глупость».

Поразмыслив над предложением, перехожу к голосованию. Повестка дня принимается с редким единодушием.

— Видите ли, мадам Лавми, у нас во Франции есть поговорка, наверняка имеющая аналог в Штатах, и звучит так: молчание — золото! Я считаю это большим заблуждением. Если бы тишина царила на нашей планете, то, согласен, мы бы избежали Азнавура, но зато не услышали бы Моцарта, а это было бы очень жаль…

В этот момент я начинаю применять теорию 314-бис из академического учебника рыболова-спортсмена, а именно запускаю наживку. Я затуманиваю ей мозги, как затуманивают самый чистый анисовый ликер, наливая в него чуть-чуть воды.

— Я всегда думал, что похищение детей в Штатах карается смертью? — подтягиваю я к себе наживку, следя за ее реакцией.

Впечатление, будто жена кинозвезды схватилась за раскаленный утюг не с той стороны.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы прекрасно знаете. Некая мадам Таккой похитила вашего Джимми… Затем она сама исчезла, и ее тело только что нашли в реке.

Она цепляется за мою руку.

— Утонула? Миссис Таккой мертва, говорите вы?

— Я попридержал у себя труп на тот случай, если вы захотите на него посмотреть. Я правильно понял, вы действительно ничего не знали?

Нет необходимости дожидаться ее ответа. Выражение лица красноречивее слов. Я колеблюсь. Место совершенно неподходящее для больших спектаклей. Более того, эта женщина вся на нервах и может забиться в припадке в любую секунду. Хорош же я буду, если это произойдет!

— Идите за мной! — говорю я.

— Куда? — спрашивает она еле слышно.

— Ко мне… Не бойтесь…

Я даю вам дислокацию моих главных героев специально, поскольку в этот момент мы входим в наш дом. Я поддерживаю мадам Лавми, готовую рухнуть от отчаяния.

Из ванной комнаты доносится голос Фелиции, которая поет о маленьких корабликах, а парень Джимми умирает от восторга.