|
Самая скромная девушка в мире смелее с любимым человеком в темноте, нежели при свете. Натурщица, которой страшно в первый раз предстать перед глазами живописцев, решается войти в мастерскую, когда ей завяжут глаза. У бедной моей Луциллы глаза постоянно были завязаны. Бедной моей Луцилле никогда не приходилось встречаться с любимым человеком при свете. В ней развились страсти женщины, и в то же время в ней сохранились все простодушие и невинность ребенка. О, если когда нибудь возлагалась на смертного такая святая обязанность, как на меня возложена была святая обязанность охранять ее! Мне невыносимо было видеть красивое слепое лицо, так бесчувственно обращенное ко мне, после всех сказанных ей слов. Она стояла близко от меня. Я взяла ее за руку и посадила к себе на колени. – Друг мой, – сказала я очень серьезно, – вам не следует второй раз идти к нему сегодня. – Мне так много хочется сказать Оскару, – отвечала она нетерпеливо, – мне хочется сказать, как глубоко я ему сочувствую, как хотела бы я утешить, обрадовать его, если только смогу. – Милая Луцилла! Этого нельзя говорить молодому человеку. Это значило бы, другими словами, сказать ему, что вы его любите. – Я действительно люблю его. – Полно, полно! Держите это про себя, пока не убедитесь, что он вас любит. В таких случаях, душа моя, мужчина должен признаться первым. – Это очень тяжело для женщин. Если в них первых пробуждается чувство, так им первым следовало бы и признаться. Она минуту помолчала, словно обдумывая, и вдруг порывисто встала с моих колен. – Я должна поговорить с ним! – воскликнула она. – Я должна сказать ему, что знаю его историю и что он от этого не упал, а возвысился в моих глазах. Луцилла опять отправилась за шляпкой. Не было другого средства остановить ее, как пойти на уступку. – Напишите ему записку, – сказала я и вдруг вспомнила, что она слепа. – Вы диктуйте, – добавила я, – а я напишу. Довольствуйтесь этим на сегодняшний день, прошу вас, Луцилла! Она согласилась не совсем охотно, бедняжка, но не дала мне в руки пера. – Первая моя записка к нему должна быть написана мною самой, – сказала она. – Я умею писать по своему. Это долго и утомительно, но все таки самой. Вот посмотрите. Она подвела меня к письменному столу в углу комнаты, села и, взяв перо, задумалась. Очаровательная ее улыбка вдруг ответила, как луч света, ее лицо. – А! – воскликнула она. – Я знаю, как выразить ему свои мысли. Водя пером, которое держала в правой руке, пальцами левой, она написала медленно, крупным, детским почерком следующие слова: «Дорогой мистер Оскар. Я слышала все про вас. Пришлите мне, пожалуйста, золотую вазочку. Ваш друг ЛУЦИЛЛА». Она запечатала письмо и захлопала руками от радости. – Он поймет, что это значит! – говорила она весело. Напрасно было бы пускаться опять в увещания. Я позвонила, протестуя, однако, в душе (вообразите: принять подарок от молодого человека, с которым в первый раз говорила сегодня утром), и Зилла была, отправлена в Броундоун с письмом. Сделав эту уступку, я убеждала себя: буду держать в руках Оскара; с ним легче справиться. Время до возвращения няньки было нелегко занять. Я предложила послушать музыку. Луцилла слишком погружена была в свои мысли, чтобы заняться чем нибудь другим. Она вдруг вспомнила, что следует уведомить и отца, и мачеху, что мистер Дюбур – человек вполне порядочный, что его вполне можно принимать в приходском доме. Она решила написать отцу. На этот раз она без возражений позволила мне взять перо, а сама говорила мне, что писать. Мы сочинили вдвоем письмо, несколько восторженное и высокопарное. Я вовсе не была, уверена, что мы составим выгодное представление о новом соседе достопочтенному Финчу. |
