.. А ведь кажется, такси близкий мне человек – должны же какие-то свои слова найтись? Не находятся почему-то... И ведь это вовсе не потому, что мне вообще трудно такие слова находить, а все та же моя невнимательность, мое равнодушие сказываются. Ну, может быть, и не равнодушие, а какая-то душевная вялость, эмоциональная бедность, что ли... Совсем в словах запутался. Давайте еще немного выпьем.
Выпили – Александр почти полный бокал, Анна Григорьевна только чуть пригубила. И он снова тут же заговорил, торопясь высказать то, что не давало ему покоя во все эти бессонные ночи:
– И знаете, хоть я и говорю, что не понимаю жену, – а почему-то меня почти не беспокоит, не удивляет это. Может быть, потому, что я уже решил, что жить с ней не смогу, не буду... А ведь две недели назад мне и в голову не могло прийти, что такое возможно. Две недели всего! – с удивлением повторил Александр, только сейчас осознав ничтожность этого срока и значительность перемен, происшедших с ним за эти две недели. – А ведь, наверно, странно это, даже дико как-то... Ведь мы восемь лет вместе прожили, это же... такая большая часть жизни, – и ее, и моей. И там ведь сын мой, и с ним мне придется расстаться. Может быть, она уедет куда-то и сына увезет, – а меня и это мало беспокоит... То есть не мало, это я уже слишком, конечно, но, понимаете, где-то в глубине души я уже смирился с этим... Да что там – я ведь о Наденьке в последнее время думаю больше, чем о нем... Ну, не дико ли это? – растерянно сказал он. – Ведь он сын мой, моя плоть, моя кровь, а девочку эту я всего три дня знаю... Почему так? Неужели все дело в том, что это ее дочь? Анна Григорьевна, скажите откровенно, что вы думаете об этом? Не кажется вам все это странным?
– Не знаю, что и сказать вам, Саша, – не сразу ответила Анна Григорьевна. – Может, и верно говорят, что чужая душа потемки... Только мне кажется, что наговариваете вы на себя. И сына вы любите, и к жене не так плохо относитесь...
– Как вы сказали? – переспросил Александр.
– Что? – не поняла Анна Григорьевна.
– Ну, о жене... Не так плохо отношусь, да?
– А что, не так что-нибудь? – забеспокоилась Анна Григорьевна.
– Нет-нет, все так, продолжайте, пожалуйста.
Анна Григорьевна внимательно посмотрела на него и тихо сказала:
– Сейчас вы только о Лиле думаете, ждете ее ответа, – потому так все и кажется вам. А как получите письмо – все по-другому будет.
– Это вы верно сказали, что я только о Лиле думаю... А вы думаете, напишет она мне?
– Напишет, – уверенно проговорила Анна Григорьевна.
– А ведь не напишет, – медленно сказал Александр, только сейчас поняв, что Лиля действительно не напишет. – Может быть, и хорошо, что не напишет, – совсем уж странные слова сказал он. – Мне даже кажется, что она знает, о чем я все эти дни думаю, и знает, что всего-то я еще не додумал, не понял, – потому и не напишет. Мне кажется, она все обо мне знает...
Анна Григорьевна с тревогой посмотрела на него, – видно, такое уж лицо было у него, – и Александр улыбнулся ей, закурил:
– Да вы не волнуйтесь за меня, Анна Григорьевна... Давно я так откровенно не говорил ни с кем. Да, пожалуй, и с самим собой таким откровенным не был. Ведь очень легко уйти от откровенности, и не перед другими, об этом я уж не говорю, с другими-то я почти никогда откровенным не был, вот только с Лилей... А то до сих пор всегда так бывало, что как только начнешь думать о чем-то важном, и если есть в этом важном что-нибудь тяжелое или просто неприятное – тут же другие мысли, легонькие, на выручку приходят. |