И вновь в нем ожило то давнее чувство — впервые с тех самых пор, как они услышали голос по рации, — с которым он смотрел на эту мрачную громадину на фоне холодной голубизны неба. Правда, цели с тех пор изменились и сосредоточились целиком на вершине и на ожидавших их там в качестве награды тишине и покое. Страха больше не существовало, поскольку не было в этих загадочных горах ничего неизвестного. Оставалось лишь любопытство, подталкивающее их выяснить причину столь причудливого вида: огромное чрево без стенок, с изогнувшимся сверху бесконечным небом, осененное синим, белым, коричневым, зеленым цветом — невероятный, совершенный пейзаж, вставший между ними и разрушенным миром.

Некий заснеженный рай, в котором сытые волки, отвалив от добычи, жадно лакали чистую речную воду. Дикая природа была наполнена жизнью: оленями, росомахами, леммингами, волками и даже медведями, в озерах кишела пресноводная сельдь, а в безмолвной воздушной бездне звучно разносился шорох ястребиных крыльев. Ночи как таковой не было, и посему совершенно не ощущалась опасность, в обычном мире исходящая в это время суток от диких зверей.

Временами они натыкались на растерзанного оленя, с гниющей шкурой и тускло белеющими костями, и не чувствовали ужаса. Вообще не испытывали никаких эмоций, так как очевидным убийцей была росомаха, зверь хоть и жестокий, убивающий зачастую просто ради самого убийства, но вместе с тем не осознающий своего преступления. Следовательно, это не могло считаться преступлением.

Все здесь было самодостаточным, сотворенным сколь случайно, столь и бездумно, посему и выглядело намного совершеннее человека — жалкой тварью пробирающегося по этой суровой местности.

Наконец они достигли покрытого травой подножия горы, и Хольнер вздрогнул от волнения, взглянув, как вздымается ее укрытая снегом вершина, как волнуется трава, расступаясь и обнажая на миг сумятицу скальных нагромождений.

— Она выберет самый пологий склон, — решил Нильссон, разглядывая карту, найденную в деревне. — Значит, ей придется пересечь два снежных поля.

Они недолго отдохнули там, где кончалась трава и начинался снег. Хольнер оглядывался кругом, не в состоянии ни говорить, ни понять свои чувства. Горизонта здесь не было, поскольку горы были со всех сторон. Лесистые холмы, озера и реки — все сияло яркими, свежими красками. Малиновое солнце и небесная синева отдавали озерам свои чистые цвета.

Он был рад, что она выбрала самый легкий склон, так как не придется себя испытывать. На миг он ощутил столь сильное единение с этой землей, что был готов карабкаться вверх лишь потому, что ему просто этого хотелось. Хотелось посмотреть, как все будет выглядеть с вершины.

Однако Нильссоном, как заметил Хольнер, почти забывший про женщину, владели совсем другие чувства.

Они начали утомительный подъем. Впрочем, не слишком сложный, так как склон поначалу был совсем пологим, меньше сорока пяти градусов, и заканчивался первой заполненной снегом впадиной. Пока они осторожно спускались туда, успели отдохнуть.

Еще в деревне Нильссон подобрал палку и теперь шаг за шагом продвигался вперед, каждый раз втыкая ее перед собой, чтобы определить толщину снежного покрова. Хольнер двигался за ним след в след; в ботинки попали комья снега, и ноги стали мерзнуть. Далеко внизу он видел речку, и ему казалось, что он слышит ее мелодичное журчание.

Хоть и очень медленно, но они все же пересекли снежное пятно и, оказавшись в безопасности, присели отдохнуть, готовясь к предстоящему более крутому подъему.

Сбросив с плеч мешок, Нильссон устало откинулся на него, вглядываясь в поверхность снежного поля.

— Никаких следов, — задумчиво сказал он. — Наверное, она перешла его ниже.

— Может, в конце концов, она не дошла досюда? — через силу произнес Хольнер, которого это все на самом деле мало интересовало.