Что-то ударило его. Сильно. Сознание погасло сразу, как задутая свеча.

Когда он очнулся, вокруг была темнота.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 5

В темноте — неподвижный, бездыханный — Рамон продолжал вспоминать, все больше, все яснее. То, как пожал тогда плечами Гриэго. Лязгающий механический рык надувной чупакабры. Кровь европейца; бледная в красном свете и черная в синем. Привкус каменной пыли во рту. Вкус Елениных губ. Детали, только что мелкие и неразличимые, делались все отчетливее до тех пор, пока он, сосредоточившись, не начал слышать голоса, осязать ткань надетой на него рубахи. Абсолютно все. Эта тварь из горы поймала его и сделала с ним что-то. Заключила его в эту бесконечную, черную пустоту — неизвестно каким образом, неизвестно для чего. Безмолвие и пустота изменили саму природу времени. По крайней мере Рамон не ощущал его течения. Он не мог сказать, как долго находился здесь и проспал ли часть этого времени. Он и здравости рассудка своего не мог уже оценить: вне контекста такие понятия, как безумие или хотя бы направление, просто лишались смысла.

Первое движение, когда оно наконец случилось, оказалось столь незначительным, что Рамон засомневался, не показалось ли ему. Что-то коснулось его. Какое-то движение скользнуло по его коже: невидимое течение невидимого моря. Ему показалось, что он медленно вращается. Что-то твердое толкнуло его в плечо, потом прижалось к спине — а может, это он просто погрузился на дно. Густая жидкость текла куда-то мимо него, струясь по лицу и телу. Ему казалось, она стекает куда-то вниз, хотя с таким же успехом это он мог подниматься вверх. Поток все ускорялся и начал бурлить. Он содрогнулся от тяжелого удара: бумм. Удар повторился, и еще раз, отдаваясь в костях: бумм, бумм! Неясный, размытый свет забрезжил где-то наверху — едва видимый, невообразимо далекий, как звезда из созвездия с окраин галактики. Свет делался ярче. Жидкость, в которой он плавал, стекала куда-то, и поверхность ее приближалась, словно он всплывал со дна озера, пока не вырвался на поверхность… точнее, пока остаток жидкости не ушел в невидимую воронку.

Свет, и воздух, и звук ударили его как кулак.

Тело его забилось живой рыбой на раскаленной сковородке; все до единого мускулы свело судорогой. Он выгнулся дугой так, что вся тяжесть приходилась теперь на затылок и пятки, а позвоночник выгнулся словно натянутый лук. Что-то, чего он не видел, шлепнуло его по животу, и он ощутил укол в поясницу. Его с силой вырвало — почти вывернуло наизнанку — густым сиропом янтарного цвета. Тело его продолжало содрогаться в спазмах, и он выдавливал из себя эту жижу; ее оказалось так много, словно она заполняла не только желудок, но и легкие.

Буду жить, сказал себе Рамон. Уж не хуже, чем потравиться здешним мускатом. Переживу как-нибудь…

Еще одна длинная игла впилась ему в шею. Холодный огонь разлился от укола по всему его телу; он ощутил, как по коже его стекает похожая на слюну жидкость, а в тело, напротив, словно кипяток вливается.

«Что вы со мной делаете? — пытался взвизгнуть Рамон. — Чем вы меня накачиваете?»

Внезапно беспощадно ожило сердце — и он, содрогнувшись еще раз всем телом, начал дышать.

Воздух резанул по легким как битое стекло, и сердце больно ударило по ребрам. Мир покраснел. Боль разом лишила его способности думать, но тут же начала стихать.

Накатила новая волна тошноты. Рамон выворачивался наизнанку, плача от боли и стыда, то и дело закашливаясь. Казалось, это продолжалось несколько часов, но затишья между приступами становились все дольше, да и силы потихоньку начинали возвращаться к его рукам и ногам. Сердце больше не колотилось пойманной птицей.