Все зависит от того, удастся ли ему добраться до южных краев прежде, чем отвердеют рубцы на его коже и загрубеют волосы. Прежде, чем морщины на его лице сделаются такими же глубокими, как у его двойника, чем потемнеют родинки. Рамон не знал, как скоро это может случиться, но уж наверняка долго ждать не придется. Черт, всего несколько дней назад он был не более чем оторванным пальцем, а сейчас почти вернулся уже в нормальное состояние.

Высоко в небе один из энианских кораблей, мигнув, исчез — и почти сразу же возник снова. Это остывали его прыжковые двигатели. Внутри у Рамона все сжалось при воспоминании о том, каково в такие мгновения находиться на борту корабля. В первый раз это случилось, когда они со старым Паленки и его шарагой только-только улетали с Земли. Корабль сошел со стационарной орбиты и начал удаляться от планеты — как взлетающий фургон, который все никак не выровняется. Рамону запомнилось, как вдавило его в спинку перегрузкой, когда включились двигатели. Ощущение было, как если бы он спускал горячую воду из ванны — ну, или как слабость после секса. Даже мышцы казались слишком тяжелыми для его костей. Он улыбнулся Жирному Энрике — черт, сколько лет он вообще не вспоминал даже Жирного Энрике! Паренек улыбнулся ему в ответ. Они оставляли за спиной все, и ко времени, когда их путешествие подойдет к концу, все, кого они знали, с кем говорили, кого боялись, кого трахали — все умрут от старости. Он читал про конкистадоров — те, ступив на землю Нового Света, сжигали свои корабли. Вот Рамон, и старый Паленки, и Жирный Энрике, и все остальные делали то же самое. Земля для них умерла. Все умерло, кроме будущего.

Рамон тряхнул головой, но мозг отказывался выключать воспоминания. Их отлет с Земли снова стоял у него перед глазами, только на этот раз он мог и думать, и видеть то, что находилось перед ним: реку, энианские корабли, звезды и восходившую на востоке полную луну. Воспоминание воспринималось не как иллюзия присутствия, но скорее как яркий сон.

Первое, о чем он подумал, едва ступив на борт энианского корабля, — это как странно здесь пахло: кислотой, и солью, и чем-то напоминающим пачули. Паленки жаловался на то, что у него от этого болит голова, но возможно, это сказывался уже его рак. Они разгрузили и закрепили оборудование, следуя разноцветным полоскам на стенах, отыскали свои каюты, перекусили (перегрузка при разгоне оказалась даже немного приятной) и как раз улеглись по койкам, когда взвыла сирена и включились на разогрев прыжковые двигатели.

Именно так представлял себе Рамон ощущения при инсульте. Весь мир сузился в одну точку, звуки разом отдалились, а потом пространство вообще перестало существовать. Он так и не сформулировал для себя, что именно изменилось за время прыжка. Все осталось на прежнем месте: отвертка, которую он только что обронил, так и не долетела еще до пола, и все же он знал — знал, — что прошло черт знает сколько времени. Что много всякого произошло, а он и не заметил этого. Омерзительное ощущение.

Кажется, через неделю после этого он впервые увидел энию. Рамону запомнилось, как самодовольно улыбался Паленки, собрав свою бригаду на инструктаж, — как вести себя с хозяевами корабля. И тут в открытый люк вкатилось…

Рамон закричал. Воспоминание исчезло, вокруг не было ничего, кроме реки и леса. Сердце колотилось как бешеное, пальцы стискивали рукоять ножа с такой силой, что костяшки побелели. Он шарил взглядом по деревьям, по поверхности воды, готовый дать отпор хоть самому дьяволу, если тот вдруг объявится перед ним с огненным клинком в одной руке и бичом в другой.