— Вот и мы так думали. Боже мой, как он всегда умел испортить всем удовольствие! Бывало, соберемся мы все здесь, вся наша компания вокруг Синтии, как вокруг солнца, и тут является Норман. Настроение сразу же понижается. Неудивительно, что Синтия не могла этого выдержать.

— А теперь она счастлива? — спросила Флер. — Миссис Митчэм рассказала мне о трагедии, случившейся накануне ее замужества.

— Счастлива? А вы разве не слышали? Хотя они вам, вероятно, не говорили. Она больна, безнадежно больна.

— Мне очень жаль, — искренне сказала Флер.

— У нее чахотка; мы все, Эшвины, к ней склонны, но Синни всегда казалась такой здоровой. И все же болезнь настигла и ее, сейчас она в санатории, неподалеку отсюда — возле Мелчестера. Это лучший в Англии санаторий. До войны она была в Швейцарии, но, к счастью, местный доктор вовремя догадался, к чему идет дело, и отправил ее самолетом домой.

— Бедняжка! — воскликнула Флер.

Это было глупо, но она чувствовала искреннее горе, будто оплакивала близкую подругу. Синтия Эшвин, которую она представляла себе такой веселой и счастливой, страдает ужасной болезнью, зная, что это наследственное, что у нее мало надежды выздороветь.

— Сэр Норман знает об этом?

Энтони Эшвин пожал плечами.

— Я полагаю, да. Мы давно не виделись. Не думаю, что я ему очень симпатичен, как вы могли судить по оказанному мне восторженному приему. Господи, до чего же изменился этот дом! В прошлом здесь для всех были открыты двери, никто бы не подумал проехать мимо, не заглянув.

Когда Синтия стала достаточно взрослой, чтобы играть роль хозяйки — а она взяла ее на себя, будучи еще очень юной, — дом всегда был полон народу. Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким, и я в основном жил здесь, за исключением коротких промежутков времени, которые проводил с отцом. Я любил этот дом, он был для меня родным. Мне была ненавистна мысль, что Синтия с ним расстанется. Глупо, в сущности, так как со всем этим уже покончено или будет покончено, как только завершится война. С подоходным налогом и налогом на сверхприбыль даже такие миллионеры, как Норман, не смогут позволить себе содержать большие усадьбы.

— Как это ужасно! — воскликнула Флер. — Я тоже люблю этот дом. Я прожила здесь совсем недолго, и в любом случае с моей стороны нескромно так говорить, но я в жизни не видела ничего более прекрасного, более совершенного.

— Однако все это отошло в прошлое, — сказал Энтони Эшвин. — Как и многое другое. Поговорим о настоящем — поговорим о вас. Расскажите мне о себе.

Флер поняла, что он нарочно сменил тему разговора, поскольку воспоминания причиняли ему боль; но каково бы ни было его настроение, он тотчас забыл обо всем, затеяв с ней флирт с искусством знатока, которому знакомы все уловки любовной игры.

Ее это развлекало, хотя она и твердила себе, что после перенесенного разочарования мужчины ее больше не интересуют. Но когда часы на камине пробили полночь, она вскочила, чувствуя себя виноватой.

— Полночь! Я и понятия не имела, что уже так поздно. Вам пора уходить.

— По зимнему времени сейчас еще только десять, — возразил он, — так что я могу задержаться, не нарушая приличий.

— Вздор! — сказала Флер. — Вы должны уйти немедленно.

— Немедленно? — Энтони подошел к ней и обнял за талию. — Вы — оазис блаженства в пустыне смертельной тоски. Мы в нашем собственном волшебном мире, Флер. Как мне нравится это имя — оно так вам подходит. Не прогоняйте меня.