— Не ты, да? — окрысился Гэлли. Он медленно подвалил к Томасу и остановился прямо перед ним. — А откуда тогда знаешь, что было что-то, что «не ты»?

Томас ничего не ответил. Ему было не по себе, но отнюдь не так страшно, как несколькими мгновениями раньше.

— Слушай, салага, я те не хрен моржовый, — прошипел Гэлли. — Я видел жирную рожу Чака в окне. — Он вновь ткнул пальцем, на этот раз прямо в грудь Томасу. — Но ты бы лучше побыстрее соображал, с кем тебе водить дружбу, а от кого держаться подальше, усёк? Ещё одна такая подколка — мне начхать, твоя это выдумка или нет — и будешь юшку хлебать, усёк, салага? — И прежде чем Томас собрался ответить, Гэлли зашагал прочь.

Томасу только хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось, поэтому он лишь пробормотал «извини». И поёжился: ну и глупо же это прозвучало.

— Я тебя узнал, — добавил Гэлли, не оборачиваясь. — Видел тебя при Превращении. Уж я-то дознаюсь, что ты за птица.

Томас следил взглядом за драчуном, пока тот не исчез за дверью Берлоги. Он не многое помнил из своей жизни, но что-то говорило ему, что никто не вызывал у него такого отвращения, как этот горлодёр. Сила собственной ненависти к Гэлли поражала его самого. Обернувшись, он увидел сзади Чака. Тот стоял, уткнувшись взглядом в землю, ему явно было стыдно. — Ну, спасибо тебе, приятель.

— Извини. Кабы знать, что это был Гэлли... Я б никогда... клянусь!

Неожиданно для себя самого, Томас расхохотался. А ведь ещё час тому назад не верилось, что он когда-либо услышит звук собственного смеха.

Чак посмотрел на Томаса пристальнее и медленно расплылся в невольной улыбке:

— Ты чего?

Томас только головой потряс.

— Да ладно, не извиняйся. Этот... шенк того заслуживал, хотя я даже не знаю, что такое шенк. Классно было!

Теперь он чувствовал себя куда лучше.

Через пару часов Томас лежал в мягком спальном мешке рядом с Чаком — в саду, на травяном ковре. Обширную лужайку, которой он раньше как-то не приметил, многие выбрали своей «спальней». Томасу это показалось странным, но, должно быть, просто внутри Берлоги места не хватало. Во всяком случае, было тепло. И это опять заставило его задуматься о том, куда он, собственно, попал. Мозг его работал на полную мощность, пытаясь припомнить названия разных мест и стран, имена правителей, принципы организации и функционирования мира. Никто из ребят в Приюте, похоже, не имел ни малейшего понятия, как он сюда попал, или, по крайней мере, если и имел, то помалкивал.

Он долго лежал без сна, глядя на звёзды и слушая тихое журчание реющих над ночным Приютом перешёптываний. Уснуть не удавалось, как не удавалось стряхнуть с себя безнадёжность и страх, пронизывающие всё его естество. Временное облегчение, которое он почувствовал после шутки Чака над Гэлли, давно испарилось. Денёк выдался какой-то бесконечный, и, прямо скажем, необычный.

И вот ещё какая странность. Он помнил много мелких жизненных подробностей: еда, одежда, учёба, игры, общее устройство мира... Но вот тех деталей, которые помогли бы воссоздать в памяти правдивую и законченную картину, не было, их как будто кто-то непостижимым образом стёр. Словно он смотрел на возникавшие образы сквозь толстый слой мутной воды. Но сильнее страха, сильнее безнадёжности была всё же... печаль.

Чак вмешался в течение его мыслей:

— Ну вот, Чайник, ты и прожил здесь свой Первый День.

— Ага, прожил. С трудом. — «Не сейчас, Чак, — хотелось ему сказать. — Не то настроение!»

Чак приподнялся, опираясь на локоть, и вгляделся Томасу в лицо.

— День-другой — и ты многое узнаешь. Начнёшь привыкать к здешней жизни. Ну как, нормалёк?

— Гм, нормалёк... И откуда только вы набрались всех этих дурацких слов и фраз, а? — Словно они взяли какой-то чужой язык и сплавили его с родным.