— Там работают Мясники. Отвратная штука, скажу я тебе. Кровь любишь? Если да — можешь стать Мясником.

Томас покрутил головой. Мясник. Этого ещё не хватало.

Они вновь двинулись, и он сосредоточил своё внимание на противоположной стороне Приюта, на том секторе, который Алби назвал Жмуриками. Чем дальше в угол, тем плотнее росли деревья, тем более полными жизни и густыми были их кроны. Несмотря на яркий свет дня, между деревьями царила полутьма. Томас вскинул голову и прищурился: наконец показалось солнце. Но выглядело оно как-то странно, было более оранжевым, чем ему положено. Томаса снова поразила избирательность его памяти.

Когда он вновь обратил свой взгляд в сторону Жмуриков, пылающий диск по-прежнему застил ему глаза. Юноша поморгал, чтобы избавиться от него, но тут в поле его зрения опять попали красные огоньки, мельтешащие и посверкивающие в густой чаще. «Что же это всё-таки такое?» — недоумевал он, злясь на Алби за вынужденное молчание. Вся эта секретность раздражала до крайности.

Алби остановился, и Томас обнаружил, что они оказались у Южной двери. Две стены, обрамлявшие проход, уходили на головокружительную высоту. Толстые плиты серого камня потрескались и были покрыты густым плющом. Казалось, они очень, очень древние. Он запрокинул голову, пытаясь разглядеть вершину стены где-то там, в вышине. Его охватило странное чувство, будто он смотрит не вверх, а вниз. Он отступил на шаг, в который уже раз поражаясь этому грандиозному сооружению — своему новому дому. Потом обернулся к Алби, стоявшему спиной к Двери.

— Там, снаружи — Лабиринт. — Алби ткнул большим пальцем себе через плечо и замолчал. Томас внимательно посмотрел, куда указывал его спутник: от прохода в стенах ответвлялись многочисленные коридоры. Они выглядели очень похоже на те, что он видел в окно у Восточной двери этим утром. Волосы встали дыбом при мысли о том, что, возможно, вот сейчас в коридоре появится гривер и направится прямо к ним. Он невольно отшатнулся и только потом сообразил, что, собственно, делает. «Ну-ка возьми себя в руки!» — в смущении мысленно прикрикнул он на себя.

Алби возобновил рассказ.

— Два года. Я здесь уже два года. Дольше всех. Те немногие, кто попал сюда раньше меня, мертвы. — У Томаса расширились глаза и быстрее застучало сердце. — Два года мы пытаемся разгадать проклятую штуковину, и всё без толку. Грёбаные стены двигаются каждую ночь, совсем как эти Двери. Составить карту, скажу я тебе, непросто. Совсем не просто. — Он кивнул на бетонное здание, в котором накануне вечером исчезали Бегуны.

У Томаса в очередной раз загудела голова: такое количество информации трудно охватить в один присест. Они здесь уже два года? Стены Лабиринта движутся? Сколько человек умерло? Он шагнул вперёд, желая рассмотреть Лабиринт поближе, словно ответ на эти вопросы был высечен на его мрачных серых стенах.

Но Алби поднял руку и толкнул Томаса в грудь. Тот отлетел назад.

— Туда запрещено ходить, шенк!

Томасу пришлось проглотить свою гордость.

— Почему?

— Ты что, думаешь, я послал Ньюта к тебе сегодня до подъёма так, заради хохмы? Слушай, шенк, вот тебе Правило Номер Один, и запомни: за нарушение его прощения не жди. Никто — НИКТО — кроме Бегунов, не должен никогда входить в Лабиринт. Только попробуй нарушить это правило, и если тебя не укокошат гриверы, тогда это сделаем мы — собственными руками, усёк?

Томас кивнул, но в душе усомнился, думая, что Алби, пожалуй, преувеличивает. В любом случае: если он раньше, в разговоре с Чаком, и имел какие-то сомнения, то теперь они испарились. Он хотел стать Бегуном, и он им станет. Что-то внутри говорило ему, что его предназначение — выйти в Лабиринт. Несмотря на всё то пугающее, что ему довелось узнать, желание стать исследователем Лабиринта было столь же сильным, как жажда или голод.