Свитер старика был связан вручную из толстой пряжи с небольшими погрешностями, которые могли сделать только чьи-то руки. Джон стоял на каменных ступенях, ощущая влажный холод утра. Поднимался туман, но небо над головой было покрыто заплатами голубого цвета. Внимание Джона вновь и вновь обращалось к этому старику, стоявшему в позе молчаливого наблюдателя, с руками, спрятанными под свитер.

«Этот свитер связали руки его жены», – подумал Джон. Как только эта мысль появилась у пего, старик еще плотнее натянул на себя свитер, чтобы защититься от холода. Внизу на нем сразу же обнаружилась дыра от недостающей пуговицы. Эта вязаная вещь вообще имела такой вид, как будто никогда не стиралась. Джон опять подумал: «Старик хочет, чтобы к этому подержанному свитеру снова прикоснулись те пальцы, что связали его».

Джону послышался шепот О'Нейла-Внутри: «Неужели из того, к чему прикасались пальцы Мери, уже ничего не осталось?»

Слезы навернулись ему на глаза.

Внимание старика было отвлечено каким-то шумом снаружи внутреннего дворика. Он наклонил голову, прислушиваясь, а когда повернулся, то уже не было того пристального, внимательного взгляда, как раньше. Это было иссохшее лицо, подслеповатые глаза и рот, где уже не было зубов, – вот и все. Надтреснутым голосом старик произнес:

– Ты один из тех, кто пришел сюда со священником?

– Совершенно верно.

– Предупреди этого малого, чтобы не вздумал возрождать здесь церковь и мессу, – сказал старик. – Я его задушу его же собственной рясой, если он только попытается.

Джон был поражен горечью и силой в голосе старика – силой, которая не отражалась ни в глазах, ни в движениях губ, как будто беззубая дыра была просто механическим диктофоном внутренних мыслей.

– Вы не хотите, чтобы отец Майкл справлял мессу?

– Справлял мессу! – Старик плюнул на камни внутреннего дворика, затем заговорил слабым голосом, как будто каждое слово истощало его. – Я старый человек. Дни, когда я был ловким, проворным и сильным, давно ушли в прошлое. Больше во мне нет быстроты, и я никогда не пойду к мессе, потому что считаю – это Фиона стоит на коленях и молится вместо меня. – Тут надтреснутый голос словно запылал огнем: – Что могут принести ее молитвы, кроме одиночества?

Джон почувствовал О'Нейла-Внутри, молчаливого наблюдателя, завороженного беззубым ртом и его горькими словами.

– Я был рожден в полночь и поэтому могу видеть тени мертвых, – продолжал старик. – Если я правильно прищуриваю глаза и пристально смотрю в одно и то же место достаточно долго, то вижу мою старуху у огня так же реально, как в жизни. Она готовит мне на завтрак кашу.

Старик прищурился и сосредоточенно вгляделся в глубину дворика. Его голос упал почти до шепота.

– Это не похоже на память о старой боли. Ее можно заставить уйти, ты знаешь. Это та боль, которая не уходит, боль, которую чувствуешь, не зная ее причины. Она глубоко засела в черепе и не прекращается. Она появилась вскоре после того, как могила была засыпана землей. – Старик слабо покачал головой. – Может быть, она не кончится вовсе.

Через несколько минут Доэни вернулся, выбежав из аркообразного входа. Такая неожиданно энергичная походка была нетипичной для полных людей типа Финтана. Старик слабым движением отдал ему честь, когда тот остановился.

– Они сейчас заедут за отцом Майклом и мальчиком, – отрывисто сказал Доэни. – Будут здесь через минуту. Старина Барри, наверное, развлекал тебя какой-нибудь историей?

Джон кивнул.

Доэни потрепал старика по плечу.