Троица смотрела хоккей по старому телевизору, но их головы одновременно повернулись, когда вошел новый посетитель. Он был небрит, одет в помятые брюки, кричащую гавайскую рубашку и грязные кроссовки. По его внешнему виду нельзя было сказать, что парень выбирался хоть раз за пределы Кристофер-стрит[1], хотя никто из присутствующих в баре и понятия не имел, где находится эта улица. Но они были знакомы с таким типом посетителей, о да, хорошо знакомы. Они это чувствовали. И не важно, какая там у него щетина и как он одет, — у этого парня на лбу было написано: «гомик».

— Пиво есть? — спросил он, переступая порог бара. Бармен не сразу шевельнулся, потом достал из холодильника бутылку бада и поставил на стойку.

Невысокий посетитель взял бутылку и уставился на нее так, словно видел впервые.

— Ничего другого нет?

— Есть такое же легкое.

— Ну-у, такой «богатый» выбор...

Бармен никак не отреагировал на колкость, назвав лишь цену:

— Два пятьдесят.

Это было такое заведение, где редко встретишь ценники.

Посетитель отсчитал из толстой пачки три купюры, добавил пятьдесят центов, чтобы получился доллар на чаевые. Вся троица не сводила глаз с его тонких, почти женских рук, когда он прятал деньги в карман. Затем они снова уставились на экран. Невысокий мужчина сел в кабинке позади пары посетителей. Он закинул ноги повыше, устроился в углу и тоже повернулся к телевизору. Все четверо оставались в таком положении минут пять, пока двери снова не открылись и в баре не появился еще один посетитель; в зубах он держал незажженную сигару. Он двигался так тихо, что на него обратили внимание, только когда он оказался в футах четырех от стойки. В этот момент один из мужчин бросил взгляд налево и присвистнул:

— Томми, да у тебя в баре черномазый пацан.

Малыш Том и другой посетитель на секунду оторвались от хоккейного матча и посмотрели на темнокожего мужчину, который уселся на табурет у дальнего конца стойки.

— Виски, пожалуйста, — произнес он низким спокойным голосом.

Малыш Том не пошевелился: сначала этот гомик, теперь ниггер, ну и вечерок. Он перевел взгляд на дорогую рубашку чернокожего, его тщательно отглаженные джинсы, двубортный щегольский пиджак.

— Ты не из нашего города, пацан?

— Можно сказать и так.

Он даже не моргнул в ответ на второе за последние тридцать секунд оскорбление.

— В паре миль отсюда есть заведение для ниггеров, — продолжал Малыш Том, — там выпьешь.

— Мне здесь нравится.

— Ну, а ты мне здесь не нравишься. Шевели задницей, пацан, пока я не вышел из себя.

— То есть мне здесь не нальют?

— Нет. А сейчас мотай отсюда, или мне самому заставить тебя убраться?

Слева от него двое мужчин зашевелились, готовясь к потасовке. Однако объект их внимания невозмутимо достал из кармана бутылку виски и отвинтил крышку. Малыш Том полез правой рукой под прилавок. Оттуда он достал «лузвиль».

— Ты не можешь здесь пить, пацан, — предупредил он.

— Жаль, — произнес чернокожий. — И не называй меня пацаном. Мое имя Луис.

Затем он опрокинул бутылку и стал смотреть, как ее содержимое растекается по бару. Тонкая струйка повернула вдоль стойки — бортик не дал жидкости пролиться на пол — и протекла между тремя мужчинами. Они с удивлением взглянули на Луиса, прикурившего латунной зажигалкой «зиппо».

Луис встал и выпустил струю сигарного дыма.

— Ну, держитесь, белые засранцы, — произнес он и бросил горящую зажигалку в виски.