После того как все речи были произнесены, мать отправилась в прихожую проводить гостей, а я последовала за ней. Когда они надевали пальто и шляпы, на крючке возле двери я заметила свои коньки. На левом был расшатанный полоз, и мне тут же вспомнилось, что отец собирался починить его до наступления зимы. Оцепенение, в котором я находилась последние несколько дней, внезапно сменилось такой болью, что каждый вдох стал казаться мукой, а внутренности как будто пропустили через мясорубку. Чтобы выдержать эту боль, я зажмурилась, тут же представив себе синее небо и неяркое зимнее солнце, отражающееся от поверхности льда. Мне вспомнился весь прошедший год. Замерзшая Сунгари, веселые крики детей, которые только учились стоять на коньках, молодые влюбленные, катавшиеся парами, старики, державшиеся группкой в центре и всматривавшиеся в те места, где лед был потоньше, чтобы увидеть рыбу.

Отец посадил меня на плечи, и его коньки от излишнего веса стали оставлять глубокий след на льду. Небо было светло-голубым. Я хохотала до головокружения.

— Папа, сними меня, — сказала я, глядя в его голубые глаза и улыбаясь. — Я хочу тебе что-то показать.

Он поставил меня на лед, но не отпускал, пока не убедился, что я твердо стою на коньках и не теряю равновесия. Я нашла место, где было меньше людей, и скользнула туда. Подняв одну ногу, я закружилась на месте.

— Хорошо! Хорошо! — крикнул отец и захлопал в ладоши. Он провел рукой, затянутой в перчатку, по лицу и счастливо улыбнулся.

Отец был намного старше матери — когда она только родилась, он уже окончил университет. В свое время он стал одним из самых молодых полковников белой армии, и даже через много лет в его поведении сохранились юношеский задор И армейская собранность.

Он распростер руки, ожидая, что я подъеду к нему, но мне хотелось еще раз показать, что я умею. Отъехав чуть дальше, я уже начала поворачиваться, как вдруг полоз на одном из коньков угодил на какую-то неровность на льду и я подвернула ногу. Упав на бок, я ударилась об лед так сильно, что у меня перехватило дыхание.

Отец мгновенно оказался рядом со мной. Он поднял меня и, взяв на руки, отъехал к берегу. Усадив меня на ствол поваленного дерева, отец ощупал мои плечи и ребра и лишь после этого стащил с ноги ботинок с поврежденным коньком.

— Кости целы, — сказал он, вращая стопу. Бьшо очень холодно, поэтому он начал растирать ее, чтобы согреть. Я же не сводила глаз с седых волосинок на его рыжей макушке и кусала себе губы. Я плакала не от боли, а оттого, что понимала, какой дурой выставила себя. Отец надавил на косточку на лодыжке, и я вздрогнула. Там уже начал появляться фиолетовый кровоподтек.

— Аня, ты белая гардения, — улыбнулся отец. — Такая же прекрасная и чистая. Но к тебе нужно относиться очень бережно, потому что ты слишком ранима.

Я помню, как склонила голову ему на плечо, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, хотя из глаз все еще текли слезы.

Одна слезинка упала мне на запястье и оттуда скользнула на выложенный плиткой пол прихожей. Я торопливо вытерла лицо, пока мать не обернулась. Гости уже уходили, и мы, прежде чем закрыть дверь и выключить свет, еще раз помахали им и сказали «до свидания». Затем мать взяла одну из свечей в гостиной, и мы пошли наверх, освещая лестницу ее слабым пламенем. Огонь на кончике фитиля дрожал, и я слышала учащенное дыхание матери. Но посмотреть на нее, увидеть ее страдания мне было страшно.