Подобно всем белым генералам, стоявшим за Единую и Неделимую Россию, князь Авалов ненавидел латышских, эстонских и литовских сепаратистов. К тому же он симпатизировал немцам, всегда игравшим в Прибалтике роль лояльных России «верных слуг царевых» и в этом смысле был солидарен с бывшим министром внутренних дел Российской Империи П. Н. Дурново, указывавшим в своей Записке, адресованной Святому Царю-Мученику Николаю II, на пагубные последствия для России разрыва «испытанных, если не дружественных, то добрососедских отношений с Германией», вопрошавшим: «… кто не видал русских людей, православных, до глубины души преданных русским государственным началам и, однако, всего в первом или во втором поколении происходящих от немецких выходцев?», и подчеркивавшим: «Слишком уж многочисленны те каналы, которыми за много лет мирного сожительства незримо соединены обе страны (Россия и Германия — В. А.), чтобы коренные социальные потрясения, разыгравшиеся в одной из них, не отразились бы и на другой».

Белая русско-германская Западная Добровольческая армия князя Авалова насчитывала немногим более 50 000 штыков и сабель, 100 артиллерийских орудий, 600 пулеметов, 50 минометов и 120 аэропланов. Князь Авалов планировал наступление вдоль железнодорожной линии Рига-Москва. Однако «национальное» латышское правительство начало стягивать против него свои войска, в ультимативной форме потребовав признать независимость Латвии. Как сторонник единой и неделимой России, князь Авалов отказался и 1 октября 1919 года принял решение о наступлении на Ригу. Перед наступлением состоялись торжественный молебен в митавской русской гарнизонной церкви и военный парад. Непосредственный участник событий, немецкий офицер-фронтовик и русский белогвардеец, позднее ставший известным писателем, Эдвин Эрих Двингер, вспоминал об этом событии в своем автобиографическом романе «Последние рейтары»:

«… Вдоль всей Дворцовой улицы были выстроены русские войска. У церковных врат стояли в карауле двадцать георгиевских кавалеров. Богослужение началось уже давно, и протиснуться в храм было уже невозможно. Оттуда доносилось пение церковного хора, мощью и красотой не уступавшее органной музыке, но все заглушал могучий бас иеродиакона. Наконец, богомольцы вышли из церковных врат — нескончаемый поток сверкающих орденами фигур. Шагавший легкой поступью молодого человека граф фон дер Гольц в блестящей островерхой каске (пиккельгаубе — В. А.) мирного времени, многочисленные офицеры его штаба с малиновыми кантами на бриджах. „Как странно и скромно они смотрятся среди русских!“, — шепнул Реймерс Вольмейеру, стоявшему рядом.

Все заполнившие улицы люди, как загипнотизированные, не могли оторвать своих взоров от князя Авалова. Его фигура старого кавалериста была затянута в багряно-красную черкеску с газырями слоновой кости на груди, на которой, подобно черной звезде, сиял мальтийский крест, и сверкали два георгиевских креста за храбрость. А на плече его, как и у всех его людей, виднелся белоснежный русский православный крест с поперечными перекладинами — священный символ его армии. Рядом с ним, лишь на полшага позади, шагал его телохранитель, огромного роста черноусый кавказец, с перекинутой через руку темной буркой князя и сверкающим кинжалом на наборном поясе.

— Гром и молния! — , пробормотал обычно невозмутимый Донат — вот это настоящий вождь! Знает, как себя подать!

Реймерс восторженно кивнул.