Шофер подвез его прямо к хате деда Онышка, у которого Дмитрий Иванович квартировал оба раза и где останавливался, вырываясь на два-три дня порыбачить. Хата деда Онышка, могучего полещука с широкой бородой, густыми бровями и большим, в красных прожилках носом, похожего на полещуков с лубков и из летописей давних времен, стояла на самом берегу Десны. Однако не дед ставил ее так близко к воде, а вода подошла к хате. Десна, мчавшаяся среди широких лугов, в этом месте круто выгибалась к селу, в половодье подмывала высокий правый берег, уже проглотила две улицы и наступала дальше, — улица, по которой шофер подвез Дмитрия Ивановича к хате, обрывалась прямо в воду, шофер разворачивался осторожно, тычась носом и задом машины в низенькие протрухлявевшие тыны. Однако дед Онышко не паниковал. С достойным зависти спокойствием и практицизмом промерил метром огород, который постепенно глотала вода, а также сад и двор и, подсчитав, сколько отхватывает она от огорода за весну, сказал бабке, что на их век хватит. Усадьба деда для песчаного Полесья богатая — хлев и сарай, и две раскидистых шелковицы за ним, и яблони, и груши, и вишни. Хата уже старая, но под железом, и пристройка с южной стороны, которую дед сделал, когда женился старший сын Микола. Через несколько лет тот переехал в Чернигов; поставил себе хату в соседнем селе, где работал механизатором, их младший, Гриць, а дед и бабка остались одни. Летом они сдавали «дачникам» пристройку, не столько для денег (хотя и это принималось во внимание), сколько потому, что так делало все село. Его почему-то особенно облюбовали для отдыха киевские медики, в июле и августе там были заняты не только все свободные комнаты и каморки, но даже в садах белели палатки. Наверное, эти киевские медики понимали толк в преимуществах отдыха именно в Соколовке: целительная деснянская вода, широкое приволье лугов, где от медового запаха цветов и трав кружится голова, а по ту сторону села сосновый бор, а за ним смешанный лес.

В пристроенной к хате комнатушке, смотревшей в сад и на Десну, был отдельный ход с крылечком и крохотной верандочкой, — там оба раза роскошествовал с Андреем и Маринкой Дмитрий Иванович. Пристройку занял он и сейчас — заранее написал Онышкам, что приедет с семьей на лето. Он не только квартировал у них, но и столовался, и не чувствовал от этого никакого неудобства, хотя поначалу, в первый их приезд, бабка Варвара и слушать о таком не хотела: «Вы люди столичные, ученые, а у нас харч простой, крестьянский». А потом убедилась, что Дмитрий Иванович человек не только деликатный, но и простой, «неразборчивый в еде», и охотно кормила его пшенной кашей, варениками с вишнями, рыбой, которую тут никогда не жарили, а только варили и подавали на стол целиком. На усадьбе Онышков Дмитрию Ивановичу особенно нравились две шелковицы, они напоминали ему шелковицы в их огороде, манил лес, точнехонько такой, как и у него на родине. Дважды они ходили с дедом Онышкой за маслятами и приносили полные корзинки. Ловли удочкой дед Онышко не признавал, и на этот промысел Дмитрий Иванович ходил один. Рыбалил он не под кручами, где удило большинство дачников, а на лугу, под кустами ивняка. Правда, этим летом рыба ловилась плохо. Зато луг, бесконечный, сине-голубой, с сочными, перестоявшими травами, был весь его. С камышами, с чистыми, заросшими у берегов кувшинками озерцами, с коростелями, с куликами и неугомонными крачками.

Дмитрий Иванович шел по узенькой торфяной дорожке, пружинившей под ногами, по грудь в цветущих травах луга, в котором лежала, дремала у самой земли первозданная тишина, и думал о том, какие никчемно мелкие перед этой тишиной, перед этими строгими берегами реки любые заботы.