Он вспыхнул, рассердился на себя и поспешил загладить сказанное, попытался вернуть все назад, хотя и понимал, что вернуть, наверное, нельзя.

— Мне и самому хочется выехать за город. За этой работой я уже забыл, как цветет сон. Поедем…

К его удивлению и опять же немного и к досаде, Хорол приняла закамуфлированное извинение, хотя и сказала:

— Степан Степанович вернулся еще вчера. А сон-трава и впрямь уже отцветает.

И пошла к двери своею мягкой, ленивой походкой.

Эта неопределенность на завтра, новая неопределенность отношений со Светланой Хорол испортила Марченко день и сабантуй, который сотрудники все же организовали вечером. А сабантуй был на славу. В самой большой из семи комнат лаборатории сдвинули столы, женщины застлали их чистой бумагой, украсили букетиками свежих зеленых веток, Юлий и Вадим приготовили «комнатный фейерверк». На закуску была колбаса, завтраки туристов, свежая редиска, лук и даже баночка черной икры. Мужчины перегнали три литра этилового спирта, а Борозна сделал «коньяк», который всем очень понравился, и все сразу сказали, что с нынешнего дня будут пить только «борозняк». Тем более что делать его просто: перегнать через порошок кофе воду и развести спиртом. Она становится прозрачной, как слеза, пахнет кофе, но не совсем кофе, запах этот специфический, очень приятный, В две бутылки Борозна добавил еще какой-то экстракт, и напиток обрел запах «эдельвейса». И хоть Борозна сегодня отказался возглавить группу, на сабантуе заправлял он. Организовал мужской хор, который пел шепотом, и это было очень смешно, провозглашал тосты, удивлял и смешил всех фокусами. Все это было тем более странно, что на подобных вечеринках он не бывал еще ни разу.

Глава вторая

Борозна заскочил к себе, надел пиджак и вышел во двор. Впереди на узкой асфальтированной дорожке белела высокая фигура, полы светлого плаща чуть раскрылялись, каблучки элегантных туфелек цокали задорно, звонко, в такт ходьбе покачивалась наброшенная тоненьким ремешком на мизинец черная лакированная сумочка. Борозну отделяло от Нели Рыбченко каких-нибудь пятнадцать — двадцать шагов. Если бы захотел, мог бы догнать за полминуты. Если бы захотел… Борозна поймал себя на этом лицемерии и чуть не выругался от досады. Ведь это совсем не случайность, что он вышел из института вслед за Нелей. И на вечеринку тоже пошел не случайно. Правда, привел его туда не какой-нибудь твердый расчет. Но и не то трепетное желание быть рядом, видеть, слышать, чувство тревоги и чего-то неожиданного. Просто он не был влюблен. Если бы его обуревало это чувство, он бы давно нашел способ подойти к ней. Ведь запомнил ее еще с прошлого года. Запомнил или, вернее, впервые увидел, как женщину, как красивую женщину, как чрезвычайно красивую женщину, на деснянском пляже, куда в одно из воскресений они выезжали всем институтом. Та отправная точка была чрезвычайно грубая, слишком плотская, даже циничная. Он лежал на песке рядом с Вадимом Бабенко, когда из кустов вышла в купальнике Неля, прошла мимо них к воде, и Вадим молча, в одно мгновение начертил пальцем на песке ее фигуру. Начертил почти точно, не гиперболизируя. Фигура у Нели была совершенная, и не то чтобы точеная — не было этой тончайшей талии, этих «по-современному» длинных ног, а все же была гармония, почти полная идеальность, женственность и привлекательность. На песке же было нечто похотливое, даже вульгарное (а может, то было не на песке, а на лице у Вадима, просто он охватил все разом), даже Вадим понял, что это вульгарно, непристойно, и стер рисунок. Почувствовав, что Борозна понял все, и почему-то все же желая остаться в его глазах ловеласом, грубым и опытным волокитой, сказал:

— Пончик.

Борозне это не понравилось, особенно не понравилось потому, что это сказал всегда корректный и воспитанный Вадим, и он бросил почти со злостью:

— Нельзя так.